Великая Победа в зеркале идеологии

Существует не один, а два праздника победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Первый праздник – тихий, непубличный, семейный, когда потомки вспоминают своих родных – отцов, дедов, прадедов, погибших в сражениях этой войны. Трудно найти в России, да и других республиках бывшего СССР семью, в чьей родословной нет родных, не вернувшихся с фронта, или погибших в нацистских концлагерях или умерших в оккупации, или не выдержавших тягот тогдашней жизни советского тыла. Память о них передается из поколения в поколение, дети погибших солдат и офицеров хранят их пожелтевшие от времени фотографии и письма, показывают их своим детям и внукам, рассказывают о своих отцах. Есть семьи, которым посчастливилось: их фронтовики вернулись домой, стали счастливыми дедами, сами передали внукам память о войне.

Это – стихийно сложившийся в СССР еще один день поминовения, сближающий родственников, парадоксально, в условиях государственного атеизма, отчасти возродивший культ рода. В этот день потомки солдата той войны собираются вместе, посещают кладбища, совершают традиционные ритуалы, делятся воспоминаниями.

Второй День Победы – это государственный праздник, предполагающий парады, почетные караулы, салюты, официальные поздравления ветеранов и, конечно, освобождение от труда и народные гуляния. В этот день выступают с речами первые лица государства, идут телевизионные показы фильмов о войне, и в то же время на улицы выходят ветераны, встречаются с однополчанами, их поздравляют дети, просто незнакомые люди.

Пожалуй, это один из немногих праздников, который одинаково искренне отмечали и до сих пор отмечают и государство, и народ, поскольку войска «объединенной Европы», каковой тогда был нацистский рейх, в 1941 году несли в конечном итоге смерть и советскому государству, и значительной части народов СССР. Именно поэтому иногда трудно провести границу между официальным и семейным праздником…

Однако официальный День Победы предполагает некое идеологическое наполнение. Советское, а затем и Российское государство регулярно вырабатывало и вырабатывает определенное понимание исторического значения Великой Отечественной войны. Это излагается в учебниках истории, пропагандируется через СМИ, произведения искусства и составляет «фундамент» ритуалов празднования Победы.

В основе своей эта идеология отражает объективную истину – об империалистическом, антисоветском, антиславянском и антисемитском характере агрессии Третьего рейха, о преступлениях гитлеровцев на оккупированных советских территориях, о национально-освободительном характере войны. Но в зависимости от политической конъюнктуры картина складывается по-разному. На первый план выдвигаются то одни детали, то другие, иные отодвигаются на второй план, и именно в этом и состоит «идеологическое искажение». Вопреки распространенному мнению, обличающему идеологию как ложь, следует заметить, что если это и ложь, то часто – ложь во спасение…

За советские и постсоветские годы было несколько идеологий Великой Победы. Первую предложил в 1945 году сам руководитель победившего государства Иосиф Сталин. В своем обращении к советскому народу 9 мая 1945 года он заявил: «Вековая борьба славянских народов за свое существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией». Это вовсе не случайная оговорка. Известно, что за несколько месяцев до этого, в марте 1945 года, Сталин, приветствуя в Кремле президента Чехословакии Бенеша, также сказал: «И Первая, и Вторая мировые войны развернулись и шли на спинах славянских народов. Чтобы немцам не дать подняться и затеять новую войну, нужен союз славянских народов».

Таким образом, Сталин предложил рассматривать Великую Отечественную войну как звено в цепи войн германского империализма против славянства, а победу советского народа в ней – как окончательное освобождение славян от опасности с Запада. При этом другим народам СССР отводилась роль помощников славян, составляющих ядро советского общества и государства. (Вспомним, что в 1943 году по инициативе Сталина был принят и новый гимн страны, в котором не было ни одного упоминания о коммунизме, зато были слова о том, что Союз свободных республик «сплотила навеки Великая Русь».)

Это вписывалось в общий прославянский и панславистский характер политики Сталина сороковых годов. В разделе сфер мирового влияния между державами-победителями, который подспудно начался уже в конце войны, Сталин твердо встал на позиции включения в советскую зону влияния западнославянских (Польша, Чехословакия) и южнославянских (Болгария, Югославия) государств, пожертвовав ради этого, например, Грецией, где к власти уже были готовы прийти коммунисты. Историкам известно, что в 1940-х годах Сталин прямо планировал и создание панславистского конфедеративного образования – Славянского союзного конфедеративного государства в составе СССР, Польши, Болгарии и Югославии (причем, по некоторым сведениям, Украина и Белоруссия должны были войти в него в качестве отдельных членов). («Славянский проект Сталина, или Как не состоялось «Славянское союзное конфедеративное государство»»). В 1946 году эта идея была поддержана на VI Всеславянском конгрессе в Белграде, где ее приветствовал Иосиф Тито. В качестве столицы федерации предлагали Москву, Минск, Варшаву или Белград.

Идеологическое обеспечение этого проекта осуществлял Славянский комитет СССР, созданный в 1947 году на базе учрежденного в 1941 году Всеславянского комитета.

Итак, с 1945 по 1948 год праздник Победы входил как неотъемлемый элемент в утверждавшуюся в СССР коммунистически-панславистскую идеологию, сторонником которой был сам глава советского государства И.В. Сталин.

В таком случае нетрудно объяснить фактическую отмену этого праздника в 1948 году (когда он стал рабочим днем и на государственном уровне стал отмечаться очень скромно). По этому поводу существует множество инсинуаций. Ехидно замечают, что Сталин пошел на это, якобы испугавшись фронтовиков, которые, побывав в Европе, дескать, стали сомневаться в тезисах советской пропаганды о «загнивании капитализма». Но если б это было так, то опасаться «прозревших фронтовиков» стоило с самого начала, когда их память о европейском походе была совсем свежа, а не через три года после этого.

На самом деле все гораздо проще: в 1948 году произошел разрыв межу Советским Союзом и социалистической Югославией, что стало началом конца панславистского проекта Сталина (конец его наступил после смерти вождя, когда Маленков, а затем Хрущёв свернули панславистские инициативы СССР, а в 1962 году был закрыт и Славянский комитет, причем с формулировкой «за пропаганду национальной исключительности» и «за низкопоклонство перед культом личности»). Поведение титовской Югославии стало ударом и по идеологии «коммунистического панславизма». Кризис этой идеологии привел к кризису идеологического наполнения праздника Победы. Если 9 мая 1945 года – это не день окончания вековой борьбы славянства против германского империализма, то как же трактовать победу СССР в Великой Отечественной войне? Интерпретировать ее в рамках официальной идеологии марксизма-ленинизма было нелегко: ведь на стороне СССР воевали и страны буржуазного Запада – Великобритания, США и Франция в лице «Сражающейся Франции» де Голля. Советский агитпроп оказался в ситуации «когнитивного диссонанса», в связи с чем государство фактически отказалось от празднования Победы на официальном уровне.

Общегосударственный праздник Победы был возрожден в 1965 году, уже в правление Брежнева, и сразу же приобрел очень широкий размах. Он снова становится выходным днем. Возникает традиция проведения военных парадов в юбилейные круглые даты (1965, 1975, 1985). В 1960-е складываются все основные ритуалы гражданского почитания Победы – от караула перед Вечным огнем до возложения цветов к Могиле Неизвестного Солдата. Однако идеологическое наполнение праздника становится иным.

В конце 50-х Советский Союз вступил в эпоху «разрядки международной напряженности» (начало которой, как считают, положил знаменитый визит Н.С. Хрущёва в США в 1959-м). Рухнул железный занавес, который разделял СССР и Запад, между этими двумя мировыми центрами силы началось сотрудничество в самых разнообразных формах – от культурного до экономического. Достигнутый ядерный паритет сделал на некоторое время бессмысленным военный конфликт и обеспечил базу для мирного сосуществования. Более того, именно в эту эпоху Советский Союз включился в систему мировой экономики: через системы нефтепроводов и газопроводов, построенных в конце 1960-х, в Западную Европу потекли уральская нефть и уренгойский газ. Конечно, геополитическое противостояние и информационная холодная война не закончились, но их эскалация стали для Запада даже экономически невыгодными. Пиком разрядки было подписание в 1972 году между СССР и США договора об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО).

В области идеологии в СССР также произошли серьезные сдвиги. Хотя тезисы о неизбежности краха капитализма в советской пропаганде остались, но стали звучать глуше, а громче зазвучали другие положения – о мирном сосуществовании двух систем, прогрессивности борьбы за демократию и т.д.

В 1975 году советское руководство подписало Заключительный акт Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Там все страны Европы (кроме Албании) и Советский Союз заявляли о принципе нерушимости границ, уважении суверенитета и «своеобразия», невмешательстве во внутренние дела друг друга и отказе от применения силы и угрозы силы, а также о приверженности принципам права наций на самоопределение и демократических прав и свобод человека (а именно свободы мысли, совести, религии и убеждений). Многие сейчас заявляют, что согласие СССР на параграф о правах человека было политической уловкой и формальностью, но сам факт такого подписания говорит о том, что права человека в СССР перестали восприниматься как «буржуазный гуманизм», вошли в список демократических ценностей, признаваемых государственной пропагандой.

Изменилось и официальное понимание Победы. Теперь ее следовало рассматривать как общую победу «всех прогрессивных сил» – и СССР, и Запада – над чумой ХХ века – фашизмом. При этом «фашизм» (под которым подразумевали преимущественно национал-социализм) стал абстрактным злом, которое уже не связывалось с германской политической традицией, как это было в конце 1940-х – начале 1950-х. Именно тогда из понятия «фашизм» практически вымылось все конкретное политологическое содержание, и оно стало обозначать просто варварство, культ грубой силы, садизм и жестокость ради жестокости. В результате вскоре оно стало удобным идеологическим ругательством, которое принято швырять в своего политического оппонента, независимо от его взглядов.

Переформатирование Победы из славянской в интернациональную сопровождалось стремлением преуменьшить масштабы коллаборационизма в Западной Европе, затенить участие в гитлеровском «Drang nach Osten» многих стран – союзников по «социалистическому лагерю». Много и настойчиво рассказывалось о французской авиадивизии «Нормандия-Неман», которая воевала в составе советской 1-й воздушной армии Западного фронта под Курском и в которую входили 72 французских добровольца. О ней даже был снят фильм, ставший в СССР популярным. Но ничего не говорилось, например, о 33-й гренадерской дивизии СС «Шарлемань» («Карл Великий»), также состоявшей из французских добровольцев, но воевавшей в составе немецкой группы армий «Висла» в Восточной Европе и Германии. Ее численность составляла более 7000 человек, то есть в 100 раз больше численности «Нормандии-Неман».

Советские массовые учебники истории отнюдь не выпячивали, что такие страны – участницы Варшавского договора, как Болгария или Румыния, воевали во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии (правда, Болгария не объявила войну СССР и ограничилась размещением на своей территории немецких войск и участием в агрессии против Югославии, а вот Румыния участвовала во вторжении Германии в СССР, 4-я румынская армия под командованием Николае Чуперкэ штурмовала Одессу, которая после падения превратилась в столицу одной из зон румынской оккупации – «Транснистрии», включавшей в себя часть Украины и Молдавии). Да и в социалистической Германии – ГДР процесс денацификации проходил мягче, чем в ее капиталистической сестре – ФРГ, победа над нацизмом воспринималась как общая победа армий стран-союзников и подпольщиков европейского Сопротивления, в том числе и немецкого Сопротивления.

Чрезвычайно широкий масштаб гражданского почитания Победы, несравнимый даже с тем, что был при Сталине в 1945–1947 гг. и в странах антигитлеровской коалиции, был предопределен не только живой памятью о страданиях народа в войну, но и идеологией разрядки и «борьбы за мир во всем мире», логика которой требовала неустанно показывать ужасы прошедшей войны, дабы предотвратить следующую. Впоследствии эта антивоенная пропаганда сыграла с СССР злую шутку: проводимые в 80-е соцопросы свидетельствовали, что в США, где не было такой массированной антивоенной компании на государственном уровне, значительное количество населения в то время поддержало бы правительство, начавшее войну с СССР, если бы этого требовала национальная безопасность; в СССР картина была иной, значительное количество советских граждан готовы были на что угодно, лишь бы не началась новая война. Будущее показало, что они готовы были смириться даже с распадом своей страны.

Отдельно следует сказать о трактовке Холокоста. Конечно, в СССР эпохи «застоя» не скрывались факты уничтожения гитлеровцами еврейского населения оккупированных территорий, но и упор на этом, как в странах Запада, не делался. Слово «Холокост» советским людям было неизвестно и в праздничной государственной риторике не использовалось, они его услышали только после перестройки. Трагедия еврейского народа преподносилась как часть трагедии всех народов, оказавшихся под сапогом гитлеровцев.

Кроме того, признание Холокоста шло вразрез с нежеланием руководства брежневского СССР делить население СССР по национальному признаку, дабы избежать межнациональных проблем. В это время происходит тихий отказ от панславистского и русского коммунизма, который в последние годы жизни пытался превратить в политику Советского Союза Сталин. Идеологическим обоснованием этого отказа служит усиление интернационализма и критика культа национальной исключительности.

Такой была идеология Победы брежневской эпохи. И в ту же самую эпоху в диссидентском полуподполье начинается переосмысление этого исторического события, результат которого предстанет в более или менее завершенном виде уже после «перестройки».

Диссиденты были заинтересованы в том, чтоб представить историю СССР как историю глухого непрекращающегося сопротивления «угнетенного народа» «большевистской тирании». Такая идеологическая картинка была зеркальным отражением картины официальной пропаганды, которая рисовала почти единодушное одобрение всем советским народом любых решений партии и государства, ну разве что за исключением кучки отщепенцев и предателей. Действительность, как это всегда бывает, не укладывалась в черно-белый штамп. Конечно, на всех этапах эволюции советского государства и общества имелись недовольные и даже политически оформленные оппозиционные группы – от партийных оппозиционеров 1920-х до диссидентов 1960–1980-х. Конечно, такие крутые повороты социального устройства, как индустриализация или коллективизация, встречали в народе и раздражение, и кое-где сопротивление. Однако в целом советский строй был вполне легитимен, то есть поддерживался подавляющим большинством граждан (хотя определенными социальными слоями и с оговорками), иначе бы он не выстоял столько времени в тяжелейших условиях. Но диссидентов интересовала не холодная историческая правда, а опровержение тезисов пропаганды, шельмование и переворачивание всего, что говорил официальный агитпроп. Поддавшись этой объяснимой в их ситуации страсти, постепенно они подошли и к специфическому переосмыслению победы СССР в Отечественной войне.

Концепция, которая рождалась в идеологической диссидентской лаборатории и оформилась в перестройку, сводится к восприятию войны гитлеровской Германии и СССР как «второй гражданской». Роль внутренней антибольшевистской силы отводилась коллаборационистским формированиям вроде КОНР и РОА генерала-предателя Андрея Власова, а Германия рассматривалась как союзница российских «борцов с большевизмом», инициировавшая своим вторжением «гражданское противостояние», впрочем, союзница неверная и коварная, обманувшая «антибольшевистские силы» и преследовавшая свои корыстные интересы. Точно так же оценивались и правительства стран антигитлеровской коалиции, выдававшие СССР остатки власовских формирований – как «предатели дела борьбы с большевизмом». Естественно, все это сопровождалось реабилитацией Власова и других коллаборационистов, попыткой представить их как «истинных патриотов», боровшихся против «тоталитарного сталинского режима» и за «свободу Родины», а вовсе не против своего народа и за интересы германского рейха.

Ничего нового в этой концепции не было. Она полностью повторяла версию событий, которая предлагалась геббельсовской пропагандой и самими коллаборационистами. «Не является ли большевизм и, в частности, Сталин главным врагом русского народа? Не есть ли первая и святая обязанность каждого честного русского человека стать на борьбу против Сталина и его клики?» – говорилось в листовке «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом?», подписанной именем генерала Власова (написана она была, скорее всего, коллаборационистским журналистом Мелентием Зыковым), которую немцы разбрасывали над советскими позициями в 1942-м.

Впоследствии эта концепция получила распространение в русской эмиграции (мало кто знает, что значительная часть русских эмигрантов поддерживали Гитлера и даже участвовали в войне на стороне Германии, один Русский корпус в Югославии, который был подразделением вермахта, насчитывал около 17 000 бывших солдат и офицеров белых армий, представителей эмигрантской молодежи и советских военнопленных). Русская православная церковь за рубежом, в отличие от внутрироссийской РПЦ, тоже всегда относилась к Власову, власовцам и вообще русским коллаборационистам как к героям борьбы с большевизмом. И неудивительно – ведь в числе ее иерархов были те, кто участвовал в коллаборационистском движении, как, например, Никон, епископ Флоридский (в миру Николай Павлович Рклицкий), который в годы войны был полковым священником того же Русского корпуса.

Немало сделал для реабилитации власовцев в общественном сознании россиян известный диссидентский писатель Александр Солженицын. В его «Архипелаге ГУЛАГ» (на Западе был издан огромными тиражами, транслировался по радиоголосам, а внутри СССР активно распространялся в самиздате) есть раздел, посвященный бывшим власовцам, оказавшимся после войны в советских лагерях. Солженицын пишет о них с нескрываемой жалостью и даже пониманием. Он с восхищением приписывал власовцам некую «отчаянную храбрость» и изображал их жертвами политических обстоятельств и лживой немецкой пропаганды, при этом явно сочувствуя их ненависти к советской власти и готовности бороться против нее. Впрочем, оказавшись на Западе, Солженицын имел возможность ознакомиться с архивами, где хранилась коллаборационистская литература, программы власовского и подобных движений, из которых было ясно, что власовцы откровенно клялись в верности Адольфу Гитлеру, разделяли основные положения нацистской пропаганды.

После перестройки и падения СССР в постсоветской России те же идеи стали высказываться в еще более заостренной форме. Власовцы стали представляться как «третья сила», якобы боровшаяся и против Сталина, и против Гитлера. При этом коллаборационизм выдавался за массовое явление, причиной которого был «протест русского народа против большевиков», раздавались голоса о том, что не случайно 1 миллион 200 тысяч русских перешли на сторону немцев в ходе войны 1941–1945 годов. Но такие интерпретации противоречили исторической истине.

Современный историк-монархист Петр Мультатули, которого уж точно не заподозришь в симпатиях к коммунизму, отмечает, что перед нами манипуляции цифрами (Петр Мультатули «Власов. История предательства»). В действительности из 1 миллиона 200 000 советских граждан, ставших коллаборационистами, большинство составляли прибалтийские (290 000) и западноукраинские (250 000) коллаборационисты. Собственно русских или великороссов было чуть более 310 000 из 99 миллионов (именно столько русских жило в РСФСР по данным переписи 1939 года). При этом большинство из этих трехсот тысяч даже оружие в руки не брали, поскольку были на должностях «хиви» (Hilfswilliger), то есть добровольных помощников, фактически подсобного персонала (водители, рабочие, переводчики). Да и среди воевавших идейных борцов с большевизмом было немного, значительная часть – люди, сломленные пленом, видевшие в службе немцам возможность избежать голодной смерти в лагере, запутавшиеся, поверившие пропаганде.

Конечно, и в советском стане были люди, по разным причинам таившие обиды на советскую власть, но когда они видели, что немцы предуготовили России и русским, они понимали, что сотрудничать с ними немыслимо. Поэтому подавляющее большинство русских, да и других народов СССР, встали на борьбу с гитлеровскими агрессорами. Даже среди прибалтов воевавших на стороне Красной армии было больше, чем коллаборационистов: 200 000 прибалтов воевали в составе Красной армии и лишь 100 000 – в составе вермахта (хотя в этом случае цифры были сопоставимые, а если учитывать «хиви», то коллаборационистов среди прибалтов было больше).

Интересно, что среди сторонников реабилитации власовцев – высокопоставленные чиновники новой России, например бывший мэр Москвы Гавриил Попов, который до этого был одним из лидеров Межрегиональной депутатской группы в парламенте перестроечного СССР, к ней был близок и Борис Ельцин. Перед глазами у фальсификаторов Победы были примеры других постсоветских республик, прежде всего государств Балтии и Украины, где коллаборационисты 1940-х были объявлены героями борьбы за национальную независимость и чествовались на официальном уровне.

Руководство новой России, видимо, посчитало, что такая трактовка нашей Победы, хотя и очень соблазнительная с точки зрения антисоветской пропаганды, все же не будет принята населением России, которое за редчайшими исключениями отождествляет себя с потомками солдат и офицеров Красной армии, а не русских формирований вермахта. В итоге государственной идеологией Победы в РФ стал смягченный вариант, средний между брежневской и солженицынской идеологемами. Суть его проста: война 1941–1945 годов была подлинно отечественной, войной за национальную независимость России, против жестокого врага, стремившегося поработить, а то и уничтожить народы СССР и России, но победило в ней не государство СССР, а народ, причем вопреки «бездарному преступному большевистскому руководству».

Появилось много киноподелок, вроде «Штрафбата», после просмотра которых становилось непонятно, кто большие враги героев антигитлеровского сопротивления: «культурные и вежливые европейцы» в эсэсовских мундирах (именно так изображают гитлеровцев новые фильмы про войну) или пьяные, разнузданные, садистски жестокие офицеры СМЕРШа и НКВД, похожие в исполнении наших «мастеров искусств» на «братков» 90-х? В торжественный текст, который транслировался по ТВ перед минутой молчания 9 Мая, включили предложения о сталинских лагерях. Сам Дмитрий Медведев, который был тогда президентом РФ, откровенно заявлял, что праздник Победы следует отделить от образа Сталина, потому что победили мы якобы вопреки Сталину.

Эта трактовка Победы господствовала в государственной пропаганде до 2014 года.

В нынешнем, 2014 году идеологическое прочтение праздника Победы снова стало меняться. При праздновании юбилея Победы в 2014-м уже почти не звучали слова о том, что это Победа народа, а не Сталина, и что победил народ вопреки тогдашнему руководству государства. Зато снова с прежней силой была заявлена тема борьбы с фашизмом, только теперь в качестве главного борца выдвигается русский народ и народы России, учас¬тие держав антигитлеровской коалиции широко не освещается, а их нынешние политические элиты, равно как политические элиты некоторых других республик СССР, называются предателями антифашистского движения.

Это не случайно. В марте 2014 года произошло историческое событие. Вопреки заверениям нашего политического руководства, адресованным испуганному Западу, Москва снова начала собирать вокруг себя земли бывшей сверхдержавы, казалось, навсегда канувшей в Лету в 1991-м. Видимо, присоединение Крыма – только начало, процесс евразийского воссоединения будет продолжен. Характерно, что идеологическим обоснованием расширения России за счет части территорий «независимой Украины» стала борьба с фашизмом.

А после новой фазы сближения с Китаем, думается, можно ожидать и частичной реабилитации Сталина в официальной пропаганде. Российские СМИ уже объявили, что следующий 75-летний юбилей Победы Россия будет отмечать вместе с КНР, однако в современном Китае у власти Коммунистическая партия и отношение к Мао Цзэдуну, несмотря на его критику за события «культурной революции», в целом положительное. В прошлом 2013 году в Китае отмечали на самом высоком уровне 120-летие со дня рождения Мао Цзэдуна, причем в торжествах принимал участие председатель КНР Си Цзиньпин, снова заявивший о верности руководства Китая основным идеям председателя Мао.

Вместе с тем Мао Цзэдун никогда не отрекался от сталинизма (хоть и позволял себе несогласие с некоторыми политическими инициативами Сталина) и резко критиковал Хрущёва за его доклад на ХХ съезде. До сих пор в Китае переиздают сочинения Сталина, их рекомендуют для изучения в партшколах. В Харбине, Чанчуне и Шэньяне стоят памятники Сталину («Си Далиню», как называют его китайцы), во многих городах есть его бюсты, а на границе КНР и России, в провинции Цзилинь, – огромный бюст-портрет Сталина. На улицах большинства китайских городов, особенно провинциальных, можно увидеть портреты Мао Цзэдуна на фоне профилей Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, много улиц, носящих имя Сталина. А 2009 год был объявлен в Китае годом Сталина, о чем российские СМИ смущенно умолчали.

Гиперэмоциональная, разнузданная, доходящая до демонизации критика Сталина в официальных СМИ РФ на фоне утверждения российско-китайской дружбы может быть негативно воспринята нашими китайскими партнерами… Поэтому не исключено, что через год Медведев уже не будет возражать против портретов Сталина (наряду со сталинскими маршалами) на улицах праздничной Москвы…

Жизнь не стоит на месте, и особенно это касается политической жизни, где за короткий срок приоритеты могут меняться на совершенно противоположные. Идеология государственного праздника Победы меняется и будет меняться в соответствии с изменениями в политике. Однако это ничего не меняет в том, что этот праздник остается самым дорогим и важным для каждой российской семьи, в которой живет родовая память о той войне…

Рустем ВАХИТОВ
Источник: «Советская Россия»

Поделиться