Размышления над статьей А. Д. Степанова «Поправляя Дугина» …

А. Г. Дугин давно известен в России и за рубежом как лидер Международного евразийского движения и идеолог Четвертой политической теории (часто именуемой «неоевразийством»), главный редактор РНЛ А. Д. Степанов в цикле программных статей («Реабилитация идеологии» (ч. 1, ч. 2, ч. 3), ««Левый поворот», православный социализм и евразийство» и др.) и сборнике статей «Русская идея. XXI век» в полный голос заявил о себе как евразийском идеологе, причем в суверенной и автономной от неоевразийства интерпретации. Закономерно, что заявка на «суверенную» версию евразийской идеологии требует демаркации (вплоть до «решительного и определенного размежевания») от уже существующего «мейнстрима». Поэтому нас не могла не заинтересовать статья «Поправляя Дугина» Анатолия Степанова, посвященная критическому разбору статьи Александра Дугина «Русская идеология в новой реальности» (специально для ТГ-канала НЕЗЫГАРЬ).

Статья (точнее, короткий очерк) А.Г. Дугина представляет собой не манифест, не концепцию неоевразийства и даже не введение в него (нарратив неоевразийства настолько объемен и трудно обозрим, что одно только объяснение основных идей – это достаточно пухлые тома вроде «Основы Евразийства», «Четвёртый путь», «Politica Aeterna. Политический платонизм и “Черное Просвещение”» А. Г. Дугина, «Социал-монархизм» В. И. Карпца, «Россия на пути к империи» В. М. Коровина, «Ordo Pluriversalis. Возрождение многополярного мироустройства» Л. В. Савина и др.). Очерк Дугина – это «введение во введение», путеводитель «для чайников», указывающий на фундаментальные основания, на которых должна зиждиться «новая русская идентичность».

Важно обратить внимание на контекст, что обсуждение идет не «абстрактно», но в тесной связи с актуальной геополитической обстановкой. Игнорирование контекста может привести к некорректным интерпретациям.

Дугин указывает 7 «источников и составных частей новой русской идентичности»: доктрина Москва-Третий Рим; учение о Катехоне; славянофильские идеи об исторической миссии восточных (и всех остальных) славян – Третье Возрождение; евразийская теория о России как самобытной цивилизации, радикально отличной от Запада; взгляды русских народников на аграрную сущность русского общества и отвержение индустриального пути развития; советская идеология, противостоявшая западному и мировому капитализму; софиология и патриотическая мистика Серебряного века.

Уже одно это перечисление вызывает ряд возражений со стороны Степанова. Давайте поразмышляем, насколько серьезны эти возражения? Можно ли считать «ошибкой» различие в подходах и даже просто вольность речи, которую часто допускает Дугин в интервью? Так ли важны обнаруженные главредом РНЛ расхождения или их важность, действительно, имеет значение? Законченный ли концепт дает нам философ или приглашает к обсуждению?

Обсуждение построено в форме диалога, в процессе которого мы комментируем выделенные полужирным курсивом тезисы А. Д. Степанова.

Во-первых, Катехоном (Удерживающим) в святоотеческом наследии считалась не русская монархия, а Империя, это имеет отношение к Третьему Риму, а не к монархии. Это уточнение очень важно, поскольку Катехоном была и наследница Российской империи – советская империя, хоть и в искажённом виде. И сегодняшняя республиканская Россия остаётся Катехоном. Иначе весь мир рухнул бы в 1917-м. В словах апостола Павла явно утверждается, что мир существует до тех пор, «пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2Фес. 2:7). То есть с падением монархии в 1917 году Удерживающий не был взят от среды.

О том, что Православный Царь, Помазаник Божий, удерживает мир от прихода Антихриста, прямо пишет Святитель Феофан (Затворник): «царская власть, имея в своих руках способы удерживать движения народные и держась сама христианских начал, не попустит народу уклониться от них, будет его сдерживать. Как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечь всех от Христа, то и не явится, пока будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться, будет мешать ему действовать в своем духе. Вот это и есть «удерживающее». Когда же царская власть падет, и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократии); тогда антихристу действовать будет просторно. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время Французской революции. Некому будет сказать: veto – властное. Смиренное же заявление веры и слушать не станут. Итак, когда заведутся всюду такие порядки, благоприятные раскрытию антихристовских стремлений, тогда и антихрист явится. До того же времени подождет, удержится. На такие мысли наводят слова святого Златоуста, который в свое время царскую власть представлял под видом Римского государства. “Когда, говорит, прекратится существование Римского государства (то есть царской власти), тогда придет антихрист. Потому что до тех пор, пока будет бояться этого государства (этой царской власти), никто скоро не подчинится антихристу; но после того, как оно будет разрушено (власть эта прекратится), водворится безначалие – и он устремится похитить всю и человеческую, и божескую власть”» (Епископ Феофан «Толкование на Второе послание к Солунянам»).

Византийская, а затем и русская православная традиция, основываясь на толковании святого Иоанна Златоуста, изъясняла образ «удерживающего» как православное государство, как державу, царство. А символом этой державы выступал самодержец, православный царь, Император. Самодержавный удерживающий держал державу. Вот как пишет в работе «Социал-монархизм» по этому поводу историк и философ В. И. Карпец: «Как и Московская Русь, взявшая на себя после падения Византии миссию “удерживающего ныне” (собственно, “держай” или “катехон” — это Православный Царь) не только “замкнула” Церковь на себя, но и “заперла” время, этого языческого Хроноса, пожирающего своих чад, в своего рода “клетку” — именно через «несть конца», глаголемого богослужебно, ибо, как писал о. Павел Флоренский, “мир держится на закрепках литургических”».

Политические системы обладают определенной инерцией. В 1917 году Россия как Катехон, не рухнула мгновенно, но разрушалась – медленно, но верно, – пока в России в эпоху Сталина не восстановился своеобразный аналог самодержавия.

Если говорить о Катехоне как самодержавном принципе, то противоречия между Дугиным и Степановым устраняются сами собой. Катехон как Империя подразумевает именно самодержавную империю (а не Британскую империю, например), Катехон как Православное царство взывает в памяти Московское царство Ивана Грозного, где самодержавная империя манифестировала себя с наибольшей силой.

Остается ли современная РФ Катехоном? Дугин вслед за Антонио Грамши описывает современное положение дел в России как «цезаризм»: «Это случай общества, в котором власть находится в руках у определенной силы, не являющейся строго носительницей гегемонии… Идеологически режим цезаризма не имеет ничего против гегемонии и ее установок (либеральной экономики, технического прогресса, индивидуалистических ценностей и даже открытого общества), но только с одним возражением – с сохранением у власти именно данной группировки с распределением секторов контроля между властными кланами (чаще всего закрытыми – представители той же этнической группы или конфессии или просто земляки и челядь). Однако это противоречит либеральной гегемонии, которая настаивает на демократизации и передачи власти в руки глобальных элит, которые сосредоточены прежде всего там, где гегемония укрепилась исторически более всего. Так цезаризм входит в противоречие с гегемонией, но не идеологическое (цезаристы исповедуют ту же либеральную идеологию), а ситуативно-тактическую. Это предопределяет алгоритм действий цезаризма. Это — избирательная модернизация. Определенные стороны политики, экономики, культуры подстраиваются под нормативы «открытого общества», а другие – нет. Так возникает «суверенная демократия», «управляемая демократия», «избирательная демократия» и т. д… Цезаризм не отвергает гегемонию как таковую – он приспосабливается к ней и пытается приспособить ее к себе» (А. Г. Дугин «Цезаризм и контргегемония»).

Современная Россия и является, и не является Катехоном, поскольку существует в режиме цезаризма. Она приспосабливается к власти Антихриста, а не удерживает мир от его власти.

Есть империя и иперия, государственность и государственность. Далеко не всякая империя – Катехон и далеко не всякую государственность следует считать «удерживающей». Но лишь ту империю и ту форму государственности мы можем (и должны) считать Катехоном, которая наделена особым надмирным качеством (тем, что китайцы называют «мандатом неба», а русские – «самодержавием»). Философ и переводчик Владимир Микушевич в присущей ему афористической манере так расшифровывает смысл самодержавия: «Абсолютизм основывается на воле, самодержавие – на вере государя». Смысл Катехона нам передан в «Слове о законе и благодати» свт. Илариона Киевского: «Ибо Закон – предтеча и слуга Благодати и Истины, Истина же и Благодать – служители Будущего Века, Жизни Нетленной». Без Благодати нет Катехона, а безблагодатный закон первым настежь открывает «медные врата беззакония» (что с беспощадной наглядностью демонстрируют все современные «демократии» и «республики»); Благодать же, Божье благословение, дается через таинство помазания на царство: «В святилище Божьем, среди избранных членов государства, священнодействием запечатлевается державная власть, основанная на законе престолонаследия, от Царя царствующих приемлет благословение Самодержец могущественной монархии, чтобы быть живым орудием промышления Божия, слугой Божиим. Священным помазанием обновляются духовные силы избранника Божия, чтоб он мог понести бремя великого служения, чтобы его направлением в царстве земном приготовлялись граждане царства небесного. Видимый причастник царственной власти Того, Емуже дадеся всяка власть на небеси и на земли, приближается к престолу Вседержителя и становится ближайшим общником Божественной трапезы» (прот. Александр Горский «О священнодействии венчания и помазания царей на царство»).

В недавней программе «Вперед, Империя!» Дугин, основываясь на пророчестве Даниила об истукане из сна Навуходоносора, выводит тонкую классификацию «катехонов». Напомним сон Навуходоносора. Даниил оказался в плену у первого вавилонского царя Навуходоносора, оккупировавшего Иудею и разрушившего Первый Храм в 587 году до н. э., и должен был объяснить ему странный сон (Дан. 2:31-45), в котором Навуходоносор видел огромного истукана с золотой головой, серебряными руками, медными бедрами, а также полужелезными и полуглиняными ногами. Истукан стоял рядом с горой, с которой вдруг сорвался и полетел камень, разбивший его, а сам после этого сделавшийся горою и заполнивший всю землю. Даниил реконструирует части тела истукана как последовательно сменяющиеся царства: золотое, серебряное, медное железное и, наконец, глиняное – царство Последних времен. Может ли быть катехоном глиняная империя современной России, в которой лишь вкрапления железных, основательно проржавевших скреп? И не обрушит ли истукана на глиняных ногах любой случайно прилетевший камень, превратив его в груду черепков?

«Россия – Катехон» – не раз и навсегда установленный факт, но данное русскому народу промыслительное задание. Россия – Катехон тогда и только тогда, когда она православная монархия. Тогда и только тогда она перестанет быть «колоссом на глиняных ногах». Если Байден – глина, ЛГБТ– глина, ВОЗ – глина, то Россия – не глина ровно в той степени, в которой сопротивляется ее вязкому и тлетворному всеприсутствию.

Во-вторых, славянофильские идеи именно в такой интерпретации – как учение «об исторической миссии восточных (и всех остальных) славян – Третье Возрождение», это – откровенная архаика. Тезис Н. Я. Данилевского об особой миссии славян не выдержал испытания временем, да и не актуален сегодня. В условиях противостояния России расчеловечиванию человека, уничтожению традиционного представления о мире, о нравственности (а именно это является предназначением России сегодня!) нашими союзниками могут быть не только, а порой и не столько славяне, а те народы, которые готовы сопротивляться насаждению «новой нормальности», например, венгры, греки, персы. Сегодня мы видим, как некоторые славянские государства (Чехия, Словения, Болгария) следуют в русле новых веяний. Поэтому рассуждать сегодня о каком-то третьем возрождении славянства – вредная утопия.

Но разве Дугин настаивает на реинкарнации славянофильских идей в чистом виде? После работ Н. С. Трубецкого, где идеи панславизма были подвергнуты уничижительной и беспощадной критике как «калька пангерманизма», подмена самобытности романо-германским шаблоном: «в pendant к пангерманизму создан был и “панславизм” – и России приписывалась миссия объединить все “идущие по пути мирового прогресса” (т. е. променивающие свою само-бытность на романо-германский шаблон) славянские народы: для того, чтобы славянство (как понятие лингвистическое) могло занять “подобающее” или даже “первенствующее” место в “семье цивилизованных народов”. Это направление западни-чествующего славянофильства за последнее время в России сделалось модным даже в таких кругах, где прежде слово “национализм” считалось неприличным» (Н. С. Трубецкой «Об истинном и ложном национализме») – евразийцы отвергают «чистый», вульгарный панславизм.

Идея Третьего Возрождения, провозгласившая своей целью возвращение к Античности как к живой силе, была одной из главных культурно-философских идеологем Серебряного века. Впервые о ней заговорил русский филолог-классик Фаддей Францевич Зелинский. Суть этой идеи заключалась в том, что европейский мир пережил два великих Возрождения Античности – романское (XIV–XVI вв.) и германское (XVIII–XIX вв.). Ученый полагал, что грядущее третье Возрождение будет непременно русским, и шире – славянским, и связывал это с широким распространением в России и других славянских государствах классического гимназического образования, основанного на изучении древнегреческого языка, латыни и античной культуры.

Важно понимать, что это был не политический, а культурно-цивилизационный проект, не претендовавший на культурную, а тем более политическую гегемонию – но предвещающий духовный и культурный подъем России через обращение к античности. Во-вторых, Третье возрождение – не столько экспансия, сколько освобождение – прежде всего, от уз «археомодерна» (важный термин, введенный А.Г. Дугиным и характеризующий культурно-цивилизационную зависимость России от Европы, – аналог шпенглеровского понятия «псевдоморфоз»).

Апелляцию Дугина к концепции Третьего возрождения следует понимать не буквалистки (хотя сам философ настаивает на глубоком изучении античной философии и культуры и широко пропагандирует их на специальном образовательном ресурсе Paideuma.tv), а как призыв «переумнить Запад», перехватив культурную гегемонию: «Выиграет тот, кто обеспечит зловещее интеллектуальное превосходство над своим оппонентом» (Карл Поланьи «Великая трансформация»). Мы слишком долгое время пребывая в археомодерне, делегировали попытки думать за нас другим, доверяясь то Вольтеру, то Марксу, то, прости Господи, Попперу… – и из-за этого часто теряли субъектность и оказывались на обочине Истории, отдавая «зловещее интеллектуальное превосходство» неприятелю без боя.

Апелляцию Дугина к концепции Третьего возрождения следует понимать в контексте другого его текста, «Манифест Великого Пробуждения» (опубликованного на РНЛ): «в целом Россия представляет собой важнейший – если не главный! – полюс «Великого Пробуждения». Именно к этому вела вся русская история, выражающая внутреннюю убежденность, что русским предстоит нечто великое и решающее в драматической ситуации конца времен, конца истории. Но именно этот конец – причем в наихудшей версии – и предполагает проект «Большой Перезагрузки». Победа глобализма, номинализма и наступление момента Сингулярности означали бы провал русской исторической миссии не только в будущем, но и в прошлом. Ведь смысл русской истории был обращен именно к будущему, а прошлое являлось лишь подготовкой к нему. И в этом будущем, которое наступает как раз сейчас, роль России сводится к тому, чтобы не просто принять активное участие в «Великом Пробуждении», но и в том, чтобы встать в его авангарде, провозгласив императив «интернационала народов» в борьбе против либерализма – этой чумы XXI века».

Апелляция к «восточным славянам» тоже понятна, особенно в контексте современных геополитических реалий. Субъектом Третьего возрождения должна стать не Российская Федерация, но Русский Мир, предполагающий объединение евразийских и восточнославянских народов (русские, белорусы, украинцы) в единый русский суперэтнос. Без восстановления Русского мира нет и не может быть никакого Третьего возрождения. И конфликт в Новороссии чрезвычайно обострил и выдвинул на первый план проблему собирания Русского мира: «анализ украинской ситуации не может быть нейтральным, потому что там есть только две стороны – не три, не десять, – а ровно две: их и наша. Позиция атлантическая и позиция евразийская. Между ними и нами существуют баррикады. И Россия в этой войне цивилизаций пытается вернуть Украину, понимая, что без нее евразийская цивилизация будет неполной. Мы хотим усилить наш евразийский полюс, воссоединившись с близкой нам во всех отношениях – исторически, религиозно, культурно, этнически, лингвистически – частью нашего общего славянского, православного евразийского мира. Мы этого хотим не в безвоздушном пространстве, не в вакууме – мы хотим этого в ходе борьбы против нас. Потому что, уже даже просто желая этого воссоединения, говоря об этом, мы идем против США и их планов… В анализе украинской ситуации проходит водораздел представлений о прошлом, настоящем и будущем. Это та грань, где начинается настоящая политика, где определяются друзья и враги… Украина – главная идея для России, мы должны поставить воссоединение в центр нашей повестки дня» (А. Г. Дугин «Украина – моя война. Геополитический дневник»).

Но не об этом ли, не о собирании постоянно пишет «Русская народная линия» и ее главный редактор? Не проникнуты ли болью и горячим сочувствием статьи о Донбассе и его героях? И разве так ли чутко «Донбасс» отзывался бы в сердцах читателей и авторов РНЛ, как какой-нибудь «Гондурас»?

Вот что говорит Анатолий Степанов в интервью ИА «Новороссия»: «Я думаю, что Русская весна не закончилась. Русская весна – это только начало. Да, мы временно отступили, мы вынуждены были какие-то процессы заморозить. Но процесс этот не завершен, потому что Русская весна – это порыв к воссоединению разделенного русского народа, к воссоединению разделенных русских пространств. Разделенных предательством элит в начале 90-х годов прошлого века. Это естественное центростремительное движение, которое будет только нарастать. И новое воссоединение Руси в исторических границах России неизбежно произойдет».

А раз так – то Степанов и Дугин мыслят и пишут об одном и том же, пусть и с разными интонациями.

В-третьих, главное во взглядах русских народников это вовсе не «отвержение индустриального пути развития», а особая роль общины и артели в организации трудового процесса, противостояние индивидуализму и погоне за прибылью во что бы то ни стало. Вот этот культ коллективизма сегодня востребован, как преграда на пути торжествующего эгоизма.

Это так, и Дугин с этом тезисом вполне согласен. В учебнике «Этносоциология» А. Г. Дугин, ссылаясь на одного из главных идеологов народничества Н.К. Михайловского, заключает: «Ему принадлежит важнейшее замечание о том, что теория Маркса о трех фазисах экономической жизни представляет собой исторический вывод, построенный на основе наблюдений над европейской жизнью, и ее применимость ограничена западным обществом, тогда как Россия, благодаря специфике общинного духа русского, способна миновать капиталистическую фазу и развиваться по своему особому сценарию».

Другое дело, что в духе модной тогда социологической теории Фердинанда Тенниса «Община и общество» («Gemeinschaft und Gesellschaft») главного врага народники видели в «Gesellschaft», в расслоении общества под влиянием индустриального разделения труда. Поэтому ответ народников на капиталистический вызов был полярно противоположным марксистскому – спасение они видели именно в сохранении крестьянской общины, т.е. аграрного уклада. Что честно и сказал Дугин. Интересно также, что главный конфликт народники видели не в экономической плоскости, как марксисты, а в политической – в оппозиции «народ vs государство». «Народ» выступает как холистская, органическая концепция сохранения коллективной идентичности в масштабных временных и пространственных границах которому противостоит Левиафан, бездушный государственно-бюрократический механизм.

Самобытную реинкарнацию в XXI веке народничество обрело в трудах и недолгой, но яркой жизни философа, поэта, мистика Олега Фомина-Шахова, лидера фолк-группы «Злыдота». В работе «Русский уклад в XXI веке: нанотехнологии и автаркия» он призывает «вспомнить Чаянова» и формулирует тезисы «крестьянской автаркии»: «Чаяновскую модель можно представить в виде следующих тезисов:

• деурбанизация; массовый исход в растянутые на десятки и сотни километров пригороды, в горододеревню, где станет возможной жизнь большими семьями;
• опора на семейно-кооперативное производство, где каждый заинтересован в результатах своего труда и работает не на «чужого дядю», а на семью; добровольность членства в кооперации, равноправие, выборность руководства, самоуправление;
• создание деревенской инфраструктуры, не уступающей городской; налаживание скоростных путей сообщения, связующих социальные узлы горододеревни;
• крестьянский семейный уклад без отрыва от источников высокой культуры;
• углубление содержания человеческой жизни, реализация интегральной человеческой личности».

Это тезисы были подхвачены М. Л. Хазиным, в 2021 году провозгласившем концепцию «Большой семьи». В новой экономической модели, которая некоторыми исследователями именуется как «народный социализм» или «русский социализм» (А. В. Елисеев), экономическим субъектом выступает «большая семья» (территориально-производственная община»), коллективно владеющая неотчуждаемой собственностью (или, в случае земли, получившая последнюю в бесплатное бессрочное пользование), ведущая мелкий или средний бизнес (крупный бизнес – прерогатива государства). Важным элементом этой модели является деурбанизация, расселение людей по малым городам и селам, возрождение «глубинки» (разумеется, речь о деиндустриализации или деградации глубины разделения труда не идет). «Большая семья» является воплощением чаемой народниками «Gemeinschaft» – общине, где коммунальный аспект преобладает над деловым, но в новых социальных и исторических условиях.

Народничество утверждало не просто культ коллективизма («казарменный коммунизм» ему был чужд), оно ратовало именно за «малые коллективы» (братства, общины, артели «большие семьи»), что больше характерно для сельского типа расселения. Фраза Дугина «аграрную сущность русского общества» обращает внимание именно на этот аспект народнического уклада, так что правильное понимание тезиса снимает противоречия позиций Дугина и Степанова.

В-четвёртых, главное в советской идеологии заключается вовсе не в противостоянии Западу (это было уже у славянофилов), а в формулировании способа решения национального вопроса в Империи на основе модели семьи. Россия и сегодня должна в пропаганде рассматриваться как семья народов, где русский народ как народ государствообразующий, что ныне закреплено в Конституции, является большим братом. А значит он не только должен заботиться о младших братьях, но и при необходимости иметь полномочия наказать тех, кто чрезмерно «шалит». Вот что самое актуальное в наследии советской идеологии. Национальный вопрос в Российской Империи не стоял, а потому и не обсуждался, а вот для советской империи он был суперактуальным, как и сейчас.

С одной стороны, советская идеология противостояла либеральной идеологии (утверждающей культурную гегемонию буржуа, а следовательно, индивидуалистический и капиталистический уклад), что определяло ее последовательно антикапиталистический характер. С другой стороны, советская идеология противостояла националистическим идеологиям (особенно фашизму, нацизму и расизму, как наиболее радикальным версиям) – что выкристаллизовалось в формулу «пролетарского интернационализма». Какая из оппозиций главнее? Да обе формы оппозиции – главные. Снижение накала оппозиции с либерализмом в 80-х годах и игры в «конвергенцию» предопределили поражение СССР в холодной войне с Западом (который этого накала отнюдь не снижал).

Национальный вопрос всегда стоит в многонациональных обществах (собственно, появление мононациональных государств Модерна – это своеобразное «решение» национального вопроса раз и навсегда). В Империях национальный вопрос также актуален, прем разные империи его решают по-разному. В «классических» империях (таких, как Британская), где существует четкое разделение на метрополию и колонию, одна титульная нация владычествует над остальными – иногда в режиме мягкого протектората, иногда в режиме жесткого геноцида, но всегда в режиме хищнической эксплуатации. Россия явила миру принципиально иной образец империи – Империя без метрополии. У России-метрополии не было колоний, а были окраины, которые она стремилась подтянуть до общего уровня.

СССР по большему счету ничего сильно не изобретал в области национальной политики, продолжив эксплуатировать царскую имперскую модель вытягивания окраин. Недостатки в области национального строительства проявились в позднесоветский период, когда в республиках стал культивироваться местный национализм при полнейшем небрежении (и даже подавлении) поисков русской национальной идентичности.

Главным в советской идеологии был последовательно и концептуально осуществляемый антикапитализм через строительство социализма как системной альтернативы. Вместе с тем противостояние СССР с Западом было системным, а не тотальным, было внутрицивилизационным, строго в рамке Модерна. Советская идеология была экономикоцентричной и европоцентричной, ей не хватало цивилизационной метаисторической панорамности славянофилов. Спасительный синтез советской и славянофильской идеологий так и не состоялся, что в конце концов привело советское общество к тяжелому духовному кризису и самокапитуляции перед либерализмом.

В-пятых, совершенно сомнительной составной частью «новой русской идентичности» представляется софиология и некая «патриотическая мистика Серебряного века». Софиология рассматривалась Церковью как Зарубежной, так и Русской во Отечестве как ересь, а значит ей вообще не место в русской идентичности. И какая-такая была патриотическая мистика присутствовала в литературе Серебряного века?! Напротив, литература, и в целом искусство, начала ХХ века – характерный маркер кризиса русского общества, что привело к революции 1917 года. Поэтому декадансу вряд ли стоит искать место в новой русской идентичности.

Рождение самобытной русской философии как религиозной философии состоялось на стыке философии, литературы и богословия. Это была дерзкая и очень русская попытка охватить мир во всей его непостижимой цельности и загадочности. Русский философ не стремился расколдовать и расчленить мир по примеру европейских коллег, он с благоговейным трепетом, как подобает поэту и пророку, вслушивался в шепот божественной Премудрости, о котором в истории святого пророка Илии говорится как о «гласе хлада тонка». Вслушивался и пытался подобрать новый язык, схватывающий парадоксальную антиномичность и ускользающую живость «голоса тишины».

Софиология появилась как плод философствования на грани богословия и богословия в миру (но не путем обмирщения богословия, а путем сакрализации мира). Через Софию, это тончайшую метафору, философу давался дар прозревать Божий замысел, в Софии же запечатлевалась «душа народа», тот непостижимый Русский Субъект, проницательно угаданный еще Хомяковым в «аспекте Абсолюта».

Адекватный язык для интерпретации софиологических конструкций предложен А. Г. Дугиным в его «Ноомахии», концепции трех Логосов – Аполлона, Диониса и Кибелы (а сам анализ проведен в монографии 2020 г. «Русский Логос III. Образы русской мысли. Солнечный царь, блик Софии и Русь Подземная»). Софиология в свете этой концепции предстает как эпифания русского Диониса, как выражение народным (прежде всего, крестьянским) православием своего особого взгляда, отличного как от официального («аполлонического») православия, так и от секулярного («кибелического») рационализма. Показательно, что концепция трех логосов отчетливо проговаривается уже о. Павлом Флоренским в «Философии культа», где Флоренский развивает и углубляет культурологическую дихотомию «Аполлон vs Дионис» своего товарища Вячеслава Иванова. Флоренский вводит «титаническое начало», которое и представляет собой Логос Кибелы.

Софиология предстает как «метафизика сердца», о чем сообщает П. А. Флоренский в «Столпе и утверждении истине», ссылаясь на духовный опыт исихастов и преп, Иоанна Лествичника. Именно в сердце, в средостении, происходит Сретение, встреча Творца и твари. Человек удостаивается этой Встречи через дар Христов, через церковные таинства и обряды, то есть через культ. Софиология, таким образом, не отвлеченное философствование, а «умное делание», обращающее человека к своему сердцу – и к Богу.

Самое предельное выражение и кульминацию софиология получила в учении о. Сергия Булгакова, где София выступает как мистериальный субъект философии хозяйства. Булгаков задает вопрос: когда мы говорим о хозяйстве, кто хозяин и кто хозяйствует? «Что является трансцендентальным субъектом хозяйства?» – вопрошает Булгаков. То есть какова телеология хозяйства, какова ее цель, к чему все это идет?

Таким трансцендентальным субъектом хозяйства, как прежде у Трубецкого трансцендентальным субъектом познания, оказывается София, которая реет над дольним миром, проявляя себя в нем и как наука, и как техника, и как искусство – как различные формы человеческого праксиса, освоение человеком этого мира и преображение его. Идеальный мир отпал от Бога, сопрягся с материей, и вот мир теперь находится в этом разобщенном, разрозненном состоянии, и наша задача – собрать его и привести к идеалу. Привести к Богу.

Надо сказать, что софиологи оказались удивительно цельными натурами, воплощавшими «умное делание» не только в трудах, но и всей жизнью: Владимир Соловьев – это пример аскета, «монаха в миру»; о. Павел Флоренский явил беспримерный подвиг христианского мученичества, разделив с Россией ее трагедию; о. Сергий Булгаков был образцом христианской доброты, кротости и мудрости.

В 30-е годы Православная Церковь (как Московский Патриархат, так и Карловацкая Церковь) осудила софиологию, придравшись к достаточно спорным формулировкам о. Сергия Булгакова. Признание этого учения «неправославным» еще не означало прямого обвинения в ереси, однако тяжелое обвинение способствовало дискредитации софиологии в глазах православного сообщества и на долгие годы заблокировало легитимное развитие русской религиозной философии.

Лишь в последние десятилетия в России наметился живой интерес православной и философской общественности к софиологии. Можно упомянуть, например, многочисленные выступления философов Алексея Козырева и Нелли Мотрошиловой (в т. ч. на канале «Спас»), монографию Н. А. Вагановой «Софиология протоиерея Сергия Булгакова» (изданную ПСТГУ), недавно прошедшую международную конференцию «Протоиерей Сергий Булгаков: Красота – София – Церковь». Отрадно, что разговор о софиологии ведется в спокойном академическом ключе, где на первом месте – выяснение потаенной русской истины, которую пытались донести до нас великие софиологи.

Из софиологии родилось другое важное культурное явление – Серебряный век, в котором причудливо сплелись–сплавились интеллигентское богоискательство и разночинное бунтарство, аристократическая высокая поэзия и пролетарская «пощечина общественному вкусу».

Одним из центров кристаллизации Серебряного века стало «Религиозно-философское общество» памяти Владимира Соловьева, возникшее при Московском университете по инициативе кн. С. Н. Трубецкого. Деятельное участие в работе общества принимали С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский, Е. Н. Трубецкой, В. Ф. Эрн, С. Л. Франк, В. Розанов, Н. А. Бердяев, Вяч. Иванов, А. Белый. Доминирующим умонастроением участников было православие, хоть и с явным софиологическим уклоном. Вячеслав Иванов и Василий Розанов обращают внимание на гештальт Диониса, окормляющий и вдохновляющий духовные поиски идеологов Серебряного века. Позднее, по инициативе Н. А. Бердяева возникает аналогичное общество в Петербурге, участниками которого становятся Д. С. Мережковский, А. В. Карташёв, П. Б.Струве, Александр Блок, Федор Сологуб…

Философы и поэты Серебряного века вдохновляются образом Софии и его метафизическим содержанием, пытаются сблизить образы Христа и Диониса (которого Мережковский и Иванов считают прообразом Христа) в едином мифопоэтическом гештальте. Софиологическая тема становится центральной для всего поэтического творчества Александра Блока. Знаменитый цикл «Стихи о Прекрасной Даме» посвящен теме Святой Софии, которая предстает поэту как женщина. как идея, как таинственное начало, зовущее к далеким горизонтам – по ту сторону творения. И параллельно все яснее оформляется тождество гештальта Софии с самой Россией. Россия и ее женский Логос образуют нечто единое – трагическое павшее, потерянное, нищее, но одновременно святое, вечное, светлое и бесконечно родное сердцу поэта.

Кульминации тема Софии-России достигает в творчестве «крестьянских поэтов» Николая Клюева и Сергея Есенина. Поэзия Клюева и Есенина представляет собой прямой взрыв русской народной стихии. Голос Клюева и Есенина – это и есть тот самый глас народа, который считался 2гласом Божиим». Поэты вполне осознанно и ответственно претендуют провозглашать волю народных глубин, интерпретировать ее в соответствии с особой герменевтикой – народно-крестьянским, подчас хтоническим дублем Софии.

Забвение Серебряного века (а тем более презрительное его отторжение под предлогом «декаданса») закрывает от нас один важный аспект «новой русской идентичности». Этот аспект – ужасающий и притягательный аспект антропологической бездны, которую отважно исследуют русские наследники Орфея. Без фундаментального осмысления Серебряного века мы никогда не вступим в Бронзовый век – эпоху обретения утраченной сакральности во всей полноте и всем многообразии.

***

Обсуждение идеологической заметки Дугина обнажило одну крупную проблему в патриотическом лагере – отсутствие единого нелиберального языка, понятного и признаваемого всеми участниками. В результате имеем парадоксальную ситуацию: один евразиец «поправляет» другого (вернее, переводит на свой язык, домысливая лакуны) и приходится вступать в дело третьему евразийцу с разъяснениями, что налицо не непреодолимые идеологические расхождения, а чисто технические «трудности перевода», конфликт интерпретаций, вызванный как скороспелостью суждений, так и недостаточным погружением в тему. Мы отчасти попытались исправить ситуацию, подробно объяснив свое понимание евразийского философа (ни в коей мере не претендуя на законченность этой эпистемологической процедуры).

Понятна и по-своему извинительна попытка «поправить Дугина» через приведение текста Дугина в соответствие с философскими и политическими установками Степанова. Однако подобные редакции нередко несут опасность неверного истолкования и даже грубой мистификации. Именно поэтому так важно сперва попытаться понять рецензируемого автора с тем, чтобы вносить исправления с полной ответственностью. Возможно, впрочем, что при понимании мысли автора нужда его поправлять отпадет сама собой.

Хотелось бы особо обратить внимание, что рецензия А. Д. Степанова выстроена в доброжелательном и конструктивном ключе. Главред не отбрасывает идеологемы Дугина с порога, а готов принять их как вполне релевантные тезисы общей евразийской платформы. Этот «жест доброй воли» со стороны Анатолия Степанова можно только приветствовать, особенно на фоне давно ставших привычными hate-speech и потоков диффамации в адрес неоевразийцев вообще и Александра Дугина в особенности.

Степанов и Дугин мыслят и пишут об одном и том же – о евразийской идеологии, о русской идентичности, о будущем России, пусть и с разных точек зрения. Что по слову ап. Павла идет только на пользу общему делу: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор. 11:19).

(c) Андрей Костерин. февраль 2022 г.

Поделиться