Заключение.

Итоги «золотого века» теории: размышления в конце «железного века» экспериментов

 

Пути мысли

 

История мысли не похожа на прямую линию. Оптимальная ситуация, когда ученик развивает и углубляет идеи учителя, встречается редко. Мыслители то и дело переоткрывают достижения предшественников, о которых не слышали (и нередко не хотели слышать) или которые прежде не понимали. Эпигоны примитивизируют взгляды учителей, адаптируя их к нуждам пропаганды и конъюнктуре политической борьбы.

Но давление социального развития снова и снова ставит перед обществом, особенно перед его угнетенными слоями вопросы, без решения которых дальнейшее развитие или невозможно, или непродуктивно. Мыслители должны сформулировать ответы на эти вопросы, которые в размытой форме вынашивает общество. Творчество мыслителей более результативно, если не приходится тратить силы на движение по кругу, если под рукой – сокровищница уже найденный решений.

Некоторые идеи теоретиков социализма безнадежно устарели, но большинство – вполне актуально, ибо вызвано к жизни отрицанием капитализма и бюрократической государственности, которые и ныне определяют основы нашей жизни. Социализм в современном значении слова возник с началом перехода от традиционного общества (в частности феодализма) к индустриальному (в частности – капитализму). Он противопоставил свой гуманистический и демократический идеал и ретроградному консерватизму, и абсолютистской авторитарности, и капиталистической несправедливости. Отрицая все общественные уклады, основанные на социальном господстве, угнетении и эксплуатации, социализм претендует на место пост-капиталистического общества. В отличие от национализма и либерализма социализм предлагает человечеству нечто новое. В этом его утопизм, но в том же и его перспективность.

Социализм рисует очертания нового мира и беспощадно критикует существующую реальность. Когда осмыслены преимущества нового общества, нелегко ждать. Возникает желание действовать с максимальной радикальностью. Это значит, что еще недостаточно осмыслены трудности перехода к обществу будущего. Но главная трудность заключается в том, что социализм не может быть достигнут только эволюционно, только черепашьим шагом. Отсюда – сложные и бурные тактические споры и расколы. Но не разделение между радикалами и умеренными поссибилистами является наиболее существенным. Гораздо принципиальнее противоречие конструктивных программ социалистических учений. Потому что они предлагают человечеству разное будущее.

То конфликтуя, то смешиваясь, два основных направления социализма – централистическое (авторитарное, иерархическое) и федеративное (антиавторитарное, освободительное, общинное) – противостоят не только капитализму, но и друг другу. Они развиваются с XVII вв., со времен Т. Кампанеллы и Д. Уинстенли. Но своей зрелости они достигли в XIX веке, во времена Блана и Прудона, Маркса и Бакунина. Это – «золотой век» социалистической теории, когда бурное развитие капитализма выдвинуло в повестку дня уже пост-капиталистическую практику, когда были поставлены все основные проблемы индустриальной фазы развития человечества.

Идеологи социализма видели два пути преодоления разделения общества на трудящихся и эксплуататоров. Можно сделать всех пролетариев наемными рабочими на службе «общества», научно управляемого руководством или плановым центром. А можно наоборот – стремиться к тому, чтобы сделать всех хозяевами, соединить в одном лице работника и предпринимателя, сделать пролетария распорядителем его средств производства, и тогда путь в будущее лежит через децентрализацию общественной жизни, вытеснение управления самоуправлением.

Первые века своей истории социалистическая мысль была далека от практики. Социализм унаследовал от Просвещения рационально-научную аргументацию, превратившись в социальную науку, своего рода социальную инженерию. С 30-х гг. XIX в. социализм стал идейно-политическим течением, которое уже беспрерывно присутствует в общественной жизни. Теперь оно представлено не только отдельными теоретиками, но и движениями, переходящими от слов к делу.

Еще на излете Великой французской революции коммунистическая группа Г. Бабефа положила начало заговорщической традиции подготовки социалистического переворота, в 30-е гг. получившей известность под именованием «бланкизма». Р. Оуэн и последователи Ш. Фурье принялись экспериментировать на себе, создавая поселения, основанные на социалистических принципах.

Опыт Французской революции позволил продвинуть вперед теорию обоих направлений социализма, способствовал востребованности новых идей. Если У. Годвин, сформулировавший ряд постулатов будущей анархистской теории еще не создал своей школы, то через четыре года после его смерти П-Ж. Прудон самостоятельно приходит к близким выводам, и его выступление приводит к формированию политического течения, положившего начало непрерывной истории анархистского движения. А. Сен-Симон и его ученики смогли сформировать агитационную организацию и идейно-научную школу иерархического социализма, продолжавшую традиции Кампанеллы в индустриальную эпоху и предвосхитившую ряд идей марксизма. Но школа распалась уже на втором поколении, в 30-е гг. Зато следующее десятилетие положило начало теоретической и политической деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса, которая вызвала к жизни наиболее обширное течение социализма. Родившись как централистичное и авторитарное, генетически связанное с гегелевской философией и сен-симонизмом, марксистское течение в борьбе и взаимовлиянии с анархизмом частично эволюционировало в сторону федерализма, сохранив однако в своей основе социально-экономический централизм. В дальнейшем учение Маркса стало корнем многочисленных движений, школ и направлений, которые развивали как авторитарные, так и освободительные черты доктрины основоположников.

В 20-30-е гг. Р. Оуэн и его сторонники провели не только коммунитарные, но также синдикалистские и кооперативные эксперименты. Последние развивали также и фурьеристы, кооперация стала важным фактором мировой торговли и производства, “школой самоуправления”. Последователи Оуэна вместе с трэд-юнионистами обратились к проблеме политической организации угнетенного класса индустриального общества – пролетариата. Эта идея была подхвачена Прудоном, Марксом и Лассалем. Идеи Оуэна, Блана и Лассаля заложили основы социального государства ХХ века.

Рабочее движение Великобритании и Франции соединило социалистический идеал с рабочим вопросом, который капитализм не мог решить самостоятельно. Германская философия предоставила социальным мыслителям логический инструментарий, необходимый для анализа общества. Социальные и теоретические предпосылки «золотого века» социалистического учения были готовы.

Конкретную программу преобразования общества социализм обрел после выхода работы Л. Блана «Организация труда» и П-Ж. Прудона «Что такое собственность». В 1848 г. К. Маркс и Ф. Энгельс добавили в копилку социалистических идей программу первоочередных мер коммунистической партии.

Уже к революции 1848 г. социалистические течения стали выстраиваться в собственную идейную систему координат, которая применима и в наше время.

Одни социалисты выступают за полную централизацию и подчинение всех сторон жизни руководящему центру, другие – за передачу власти и собственности самоуправляющимся группам, общинам, составляющим общество. Одни полагают необходимым обобществить все имущество, другие считают полный коммунизм излишним. Синтетические концепции, удаленные от краев этой оси координат, стали формировать Л. Блан, сторонник автономии коллективов при сильном государственном регулирующем центре (близкие идеи затем развивал Ф. Лассаль). Различие концепций стало главной причиной конфликтов государственника-центриста Л. Блана, анархиста П-Ж. Прудона и коммуниста К. Маркса. Позиции социалистов резко различались и по степени тактического радикализма (например, критика К. Марксом и марксистами Ф. Лассаля). В актуальной политике, в острой тактической борьбе фундаментальные противоречия авторитарного и общинного социализмов часто оттесняются на второй план конфликтами между более и менее умеренными представителями обоих течений.

Связав социалистическую программу с текущими социальными процессами, теоретики середины XIX в. осознали необходимость определенных социально-экономических и культурных предпосылок социализма. Уже эксперимент Оуэна показал, что практически невозможен немедленный качественный скачек в будущее от существующего общества с его культурным уровнем, социально-экономической структурой, авторитарными и собственническими психологическими стереотипами. Следовательно, необходим переходный период к социализму и коммунизму. Он имеет собственную логику, инерцию, противоречия.

Чтобы предложить реалистичную стратегию перехода от существующего положения к оптимальной общественной модели, из гуманистической идеологии социализм должен был превратиться в социальную и футурологическую теорию. А для этого нужно было более тщательно проанализировать современность и найти в ней почву для социалистического будущего, которое должно было быть представлено не только как модель, но и как тенденция. Эту задачу выполнили П.-Ж. Прудон и К. Маркс.

 

Широта идейного пространства: Прудон и Маркс

 

Прудон и Маркс сформулировали основы двух течений социализма настолько полно, что целый век дальнейшего идейного развития был посвящен преимущественно конкретизации деталей, приложению теории к практике. Это не умаляет значения других теоретиков и практиков, как величие Циолковского не умаляет величия Королева или Гагарина. Фундаментальность работ Прудона и Маркса (при всех недостатках) позволяет принять их за точку отсчета, определяя через них положение остальных социалистов в теоретическом спектре, избегая подробного рассмотрения повторяющихся идей и концентрируясь на новизне, углубляющей учение социализма по сравнению с фундаментальным уровнем.

Оба теоретика относятся к существующему обществу с откровенной неприязнью. Но при этом Прудон ищет сочетания эволюционных и революционных путей к новому обществу, а Маркс – сторонник революционного разрыва с прошлым. Прудон – реформист, готовый участвовать в революции, Маркс – радикал и революционер, но к концу жизни и он предпочитает «мирные пути» и реформы, если возможно избежать крови.

По Марксу эволюционную работу для социалистов проделает капитализм. Марксисты должны сосредоточиться на идейном и организационного воспитании рабочего класса, способного совершить революцию. Прудон считает необходимым уже в недрах существующего общества создавать структуру будущего. Когда она станет достаточно сильной и работоспособной, то разрушит оболочку капитализма, сохранив по мере возможности его достижения.

* * *

 

Прудон подверг уничтожающей критике «священное» право собственности, нанеся удар по видимым основаниям капиталистической системы. При этом Прудон не ограничился критикой только частной собственности (что делалось и до него, и на чем концентрируется Маркс), а критиковал собственность как таковую. Собственность (и частная, и государственная) – это ничем не оправданная монополия и привилегия.

Отрицая собственность и отстаивая владение, Прудон требует распространить демократию на социально-экономическую сферу, а через нее – достичь действительного народовластия. Маркс тоже демократ, но он не противопоставляет демократию и диктатуру. Капитализм будет разрушен диктатурой пролетариата, то есть организацией рабочего класса, не ограниченной законами и правами меньшинства. Прудон – категорический противник авторитарных принципов как в политической (государство и тем более диктатура), так и в социально-экономической (собственность) сферах.

Прудон концентрирует свое внимание на отношениях власти, господства, а Маркс – производства и распределения. Прудон стремится вытеснить власть и собственность структурами самоуправления и их федерацией, а Маркс – частную собственность и рыночную стихию – «общественной» собственностью и производством по единому плану.

Прудон определяет свой идеал как анархию (безвластие, максимально возможная свобода, ликвидация бюрократического государства). Анархия – не хаос, а другая форма организации. Она выстраивается не из центра, а снизу, от периферии к центру. Политическим выражением такой системы является федерализм, система делегированных советов, формируемых из представителей нижестоящих организаций как союз союзов.

Демократическое общественное устройство основано на широкой автономии нижестоящих общественных структур от вышестоящих, на сети договорного права, избрании чиновников гражданами. Этот порядок основан на согласовании разнообразных интересов. Общество сохраняет многообразие, но ни одна из его групп не получает возможности для господства.

Маркс стремится к коммунизму (общности, целостности, преодолению социальных разделений). Марксистский проект предполагает возникновение единого хозяйственно-информационного организма («универсального общения»), который как единое целое подчинен каждому. Хозяйство здесь видится единым автоматизированным блоком, который обслуживает нужды каждого. В XIX-ХХ вв. эта философская абстракция могла воплотиться только в индустриально-бюрократическую диктатуру, действующую от имени всех. В середине ХХ в., по мере успехов информатизации, предпосылки осуществления мечты об «универсальном общении» стали более заметны. Современные информационные технологии теоретически позволяют подчинить «универсальное общение» каждому. И управление хозяйством через универсальное информационное поле – тоже вполне представимая перспектива. Но не реальность. Потому что информационные потоки принадлежат не каждому, а контролирующей информационное пространство монополистической элите. Проблема снова переходит из технической сферы в социальную.

* * *

 

Вся последующая история социализма может рассматриваться как противостояние и взаимовлияние последователей Маркса и Прудона (к ним в значительной степени относятся и народники). При этом сторонники модели социализма, близкой Прудону, могли быть радикальнее Маркса (анархисты начиная с Бакунина), а марксисты приходить к умеренности, превышающей прудоновскую (Бернштейн и его последователи в социал-демократии). Оба отступления от «чистой» модели чревато поражениями. Радикальные анархисты не учитывали, что состояние максимальной свободы может быть достигнуто только постепенно, по мере культурной эволюции. Эволюционное достижение идеала Маркса также сомнительно. Уже по мере продвижения к идеалу коммунистический уклад будет разлагаться под влиянием противостоящих социальных интересов, еще не растворившихся в социальной однородности. Целостность общества будет нарушаться, эгоисты станут паразитировать на труде альтруистов. Неудача Оуэна повторится в масштабах всего мира. Отсюда надежда Маркса на очищающий социальный взрыв, в ходе которого все организуется по единому социальному плану.

И тем не менее, только в отклонениях от чистой модели крылась возможность для синтеза идей двух основных направлений социализма.

 

Приближение к сути: отчуждение, специализация, угнетение, господство и давление

 

Критерий любого социалистического общества (социализма) — отсутствие эксплуатации, угнетения одними социальными слоями (элитой, эксплуататорскими классами) других (трудящихся, эксплуатируемых классов). Преодоление классового разделения, социально закрепленного неравенства – ключевое требование к обществу, которое претендует на название социализма. Основные социалистические течения увязывали преодоление классового деления также с преодолением государства как организованного насилия.

Протест человека против капитализма и этатизма обусловлен бунтом животной плоти против индустриальной организации. Минимальные требования социалистического движения как раз и связаны с освобождением человека от физических мучений. Но собственно человеческие свойства остаются угнетенными, даже если работник накормлен, одет, имеет время на отдых в семейном гнездышке, если труд нормирован так, чтобы быть утомительным в меру. Его человеческая сущность продолжает подвергаться угнетению со стороны животной сущности. В этом – наиболее глубинный источник человеческого несчастья.

«Родовая сущность» Человека, его отличительная черта, системообразующая сфера заключена в животную «оболочку», но отличается от нее. Развитая способность моделировать и творить новое, создавать новые формы природы и собственной организации отличает человека от других существ. Развитая способность к творчеству является следствием такого свойства Человека, как способность фиксировать абстрактную информацию на материальном носителе. Она позволяет осуществлять не индивидуальное, а коллективное, опосредованное культурой моделирование и реализацию нового. Содержание позитивной свободы, источник человеческого счастья – собственно человеческая деятельность – это социальное, интеллектуальное, художественное и духовное творчество, осуществляемое в поле культуры. Речь идет именно о творчестве, о создании нового, а не о воспроизводстве старого знания. Но на начальном этапе истории культуры (закончился ли он?) творчество требует сложного обеспечения другими видами деятельности. За возможность духовного и творческого развития человечеству приходится платить специализацией.

Специализация, которая до времени является неизбежным спутником культурно-технологического развития, предполагает выделение организующей элиты, которая как правило превращается в замкнутую касту. Ее существование обусловлено социальной необходимостью согласования специализированных функций в обществе. Не обеспечив выполнение задач, которые взяла на себя господствующая каста, нельзя ликвидировать и ее социальную нишу. Она будет воспроизводиться в том или ином виде. Выбор не велик: либо сохранение господствующей элиты, либо какой-то иной путь согласования, либо – преодоление специализации.

Ниша касты достигает максимальных пределов в индустриальном обществе, успехи которого напрямую связаны со специализацией.

Опираясь на свою объективную, культурно-обусловленную необходимость, каста ведет борьбу за расширение своего социального господства. Чем более консолидирована, авторитарна и монополистична каста, чем более раздроблено и угнетено общество, чем выше уровень эксплуатации труда в нем – тем выше уровень социального господства.

Социализм выступает за непрекращающееся «демократическое давление», которое в итоге позволит добиться снижения уровня господства до культурно-обусловленного минимума, когда любой желающий может принимать компетентное участие в решении вопросов, его касающихся. Элита при этом исчезает далеко не сразу, но в ней преодолеваются черты кастовости.

Сближение социального и технологического уровней господства составляет задачу социальной борьбы работников, преодоление кастовости элиты – их политическую демократическую задачу. Решение этих задач наряду с культурным развитием создает предпосылки для полного преодоления элитаризма.

* * *

 

Само давление среды, в которой развивается общество и человек, порождает необходимость организации для концентрации усилий общества в противостоянии силам природы и «варварам».

С появлением социальной иерархии (вследствие специализации, разделения управленческого и физического труда) господство становится основой эксплуатации – перераспределения ресурсов в пользу социальной элиты. Корень эксплуатации не в том, что элита берет себе «больше, чем положено» (как полагали противники капитализма, надеявшиеся решить проблему с помощью возвращения работнику «прибавочной стоимости» и других добавочных выплат), а в самой возможности определять сверху пропорции распределения (поэтому эксплуатация сохранялась и в СССР). Элита не «присваивает» продукт, а господствует, по своей воле (а не по воле работника) направляя его потоки, в результате чего сам продукт попадает вообще третьим лицам (потребителям), которые и осуществляют его итоговое присвоение.

Оборотной стороной господства является угнетение (как социальных слоев, так и свойств человека). Господство, искусственное давление социальной организации на личность, ведет к угнетению человеческих свойств большинства людей. Угнетение (и, соответственно, часть явлений, которые Маркс приписывает действию «отчуждения») существует до «разделения труда и капитала», поскольку вообще поведение человека и направление его деятельности определяется внешними (в частности – природными) силами. Социальное господство и разделение появляются с возникновением социальной иерархии, власти.

Соответственно, преодоление господства и угнетения возможно во-первых, по мере развития возможностей продуктивного взаимодействия со средой (что является задачей технологической и экологической культуры); и во-вторых, по мере роста демократической культуры, снижения иерархичности общества и в итоге – более равномерного распределения давления среды между людьми. Это – уже задача социализма. Он стремится обеспечить социальные условия для высвобождения энергии человека от навязанного средой давления.

Разделение на управляющих и управляемых, творцов и исполнителей – необходимое условие развития человеческой культуры эпохи традиционного и индустриального общества. Индустриализм в силу своих фундаментальных особенностей препятствует полноте демократии как на уровне политического поля, так и в производственном микромире, но создает предпосылки для самого процесса их развития, в дальнейшем подрывающего основы самого индустриализма. Человек становится более грамотным, он привлекается к обсуждению общественно-значимых проблем, информация становится более доступной. Вовлечение масс в политическую жизнь, включение их в «демократические» ритуалы выборов, вступает в противоречие с производственной ролью работника как инструмента. «Демократия» инструментов – парадокс индустриального общества. Этот парадокс разрешается либо путем тоталитарной консолидации масс, либо – манипуляции их сознанием, либо – расширения сферы реального народовластия по мере преодоления самого индустриального общества с его базовой специализацией классовых функций.

Преодоление господства невозможно без снижения уровня специализации, а этот процесс должен быть обеспечен такими предпосылками, как вытеснение крупных машинных производств более гибкими и компактными, падение роли буржуазии и пролетариата в пользу средних слоев «информационных ремесленников», «умственного рабочего» – нового класса, сочетающего в себе функции творчества, труда и руководства, который условно можно именовать «информалиат». В среде информалиата личность получает возможность самостоятельно выбирать свое место в социальной среде, сочетая направления деятельности по своему усмотрению.

Полностью снять давление невозможно, так как его источник кроется в психологических недрах человека, в противоречии его животной и творческой, собственно человеческой ипостасей, отягощенном дисциплинирующим давлением общества. Давление вызывает не только внешние факторы, но и деятельность самого человека. Но он должен иметь возможность выбирать, как реагировать на давление. Адаптироваться, подобно животному, искать новые условия жизни, впечатления, круг общения, или бросить вызов давлению, пытаясь преобразовать среду. Смена этих состояний покоя, впечатлений, борьбы и творчества создает палитру человеческого счастья.

Но современное общество создает системные препятствия на пути человека к его счастью.

Давление в иерархическом обществе распределяется неравномерно. Отсюда стремление к равноправию, к более равномерному распределению давления, к социальной свободе и социальной защите, возможности менять социальные ниши – более давящие и деятельностные и более стабильные, защищенные от давления. Важно, способен ли человек самостоятельно регулировать давление. Если нет – он угнетен и несчастен. Отсюда – стремление человека к свободе и самоорганизации.

Социализм – это общество, в котором человек впервые может развиваться прежде всего собственно как человек, а не как животное или инструмент. Любой человек должен получить возможность для свободного интеллектуального развития и творчества, в том числе – социального творчества – ненасильственного создания людьми новых форм организации собственной жизни в соответствии со своими предпочтениями. Социальное творчество отличается от индивидуального тем, что направлено на общественные отношения и не может осуществляться без согласования интересов всех вовлеченных в этот процесс людей. В этом отношении социальное творчество является противоположным полюсом господства и угнетения, а также способом их преодоления.

 

Полис и поле

 

Человек не может существовать как Человек вне пространства Культуры, но он должен освободиться от господства, то есть от данной организации Культуры. Это значит, что он должен освободить от господства само поле глобальной культуры, к которому подключен. Эта грандиозная задача не может быть выполнена немедленно, но она жизненно необходима Человечеству. Без этого происходит затухание творческого духа в среде животных инстинктов, и Человек перестает быть таковым.

Из этого же следует, что человеческая личность может быть превращена в инструмент культуры. Это значит, что человеческое начало, его субъектность, снова подавлено, погашено. Поле культуры – условие развития человеческого начала, но оно же – и угроза ему.

Поле культуры – и необходимое пространство позитивной свободы, и угроза для нее. Социализм видит защиту для человека не только в индивидуальной свободе, а прежде всего в сообществе, самоуправлении. Опираясь на защиту полиса, личность может активно действовать в поле, преобразуя его и освобождая от отношений господства в ходе социального творчества – кардинальной предпосылки для других форм творчества, не являющегося привилегией социальной элиты.

Несмотря на то, что преодоление господства также требует культурных и, в частности, технологических предпосылок, организационная возможность значительного снижения господства одних слоев над другими существует уже в индустриальном обществе. Эта возможность называется «самоуправление», «демократия», «защита прав».

Непосредственное участие большинства людей в принятии решений, то есть демократия объективно легче развивается в микросреде, небольшом пространстве («полисе»), нежели в поле целой страны, нескольких стран, и тем более – в глобальном поле. Количество информации, которую человек может освоить, ограничено, а условием демократии является осведомленность гражданина о решениях, которые он обсуждает. Угнетение первоначально может быть преодолено только в микросреде. Полис становится моделью и в то же время основой, исходным пунктом новых отношений.

Полис (община, самоуправляющийся коллектив, сообщество) – это плацдарм для наступления личности в социально-культурном поле. Полис защищает, но он же и ограничивает. Если в полисе возможна демократия как самоуправление, то встает вопрос о защите его от внешнего поля, которое нельзя контролировать также, как микросреду.

Чтобы рядовой человек мог быть компетентным участником жизни поля, оно должно быть реорганизовано на понятных ему принципах: либо упрощено так, чтобы каждая часть поля была подобна другой, либо усложнено настолько, что каждая часть поля была своеобразна, но в силу этого – автономна, и большинство решений, ее касающихся, принималось только ее гражданами. Первый вариант отдает поле во власть «всех вместе», а не кого-то в отдельности. Но это значит, что никто не сможет воздействовать на него в соответствии со своей волей, и общество будет развиваться под действием законов собственного устройства. Во втором случае воздействия будут многообразны, но локальны, и полисы будут преобладать над полем и защищены от него.

Маркс предпочитает первый путь, Прудон – второй, и история социалистической мысли второй половины XIX в. – это поиски синтеза двух направлений.

Исходной ценностью социалистических учений является личность, которой общество обеспечивает возможности для всестороннего развития, социальную поддержку и защиту. На культурно-технологическом уровне, достигнутом к нашему времени, личность, как и раньше, не может реализоваться самостоятельно, вне поддержки общества. Минимальные сообщества людей – коллективы и общины – являются первичным уровнем социалистической социальной модели. Именно на этом уровне возможно с помощью самоуправления преодолеть разрыв между социальными стратами, между управляемыми и управляющими, творцами и исполнителями.

Самоуправление — преодоление разрыва между управляемым и управляющим, остается единственным не опровергнутым пока на практике путем к преодолению господства. Противоречивый опыт самоуправления в ХХ в. показывает, что индустриальные принципы организации жизни и, в частности, производства действовали против автономии личности и коллектива, связанной с самоуправлением. Несмотря на эту тенденцию, самоуправление было естественным требованием социальных и гражданских движений, так как позволяло снизить уровень господства властной и технократической элиты над производителями материальных и духовных ценностей. Многим участникам и лидерам социальных движений представлялось, что самоуправление может заменить авторитарные структуры и в этом случае вовсе преодолеть современное общество, основанное на господстве и эксплуатации. Однако культурный разрыв между элитой и остальным населением, организационно-техническая структура индустриального общества, консолидация правящих элит против самоуправленческих движений — все это позволяло подавлять или интегрировать локальные достижения сторонников самоуправления. При этом правящие элиты могли вводить элементы производственной и локальной демократии в структуру управления. В то же время некоторые локальные самоуправленческие инициативы сумели так урегулировать свои отношения с окружающим миром, чтобы сохранить свою альтернативность ему без видимой конфронтации.

Сегодня, в условиях кризиса индустриальной цивилизации, самоуправление по-прежнему остается еще неиспользованным ресурсом человечества. Основой для качественного изменения общества могут стать и альтернативные проекты настоящего, и будущие массовые социальные движения под флагом самоуправления.

Самоуправление может развиваться как в производственных коллективах (кооперативах), так и на территории, в том числе в альтернативных общинах, сознательно развивающихся на принципах, альтернативных как капитализму, так и обычной деревне.

Альтернативная община не исправляет человеческие недостатки в автоматическом порядке, а усиливает черты характера людей. При всем благородстве замысла, любое неблагородство участника такого общества больно ранит окружающих. Общинная жизнь предполагает крайне плотное и интенсивное общение энергичных, не настроенных на компромисс и подчинение личностей. От участников процесса зависит не меньше, чем от системы, индивидуальные порывы не могут быть сглажены инерцией социальных масс, а быстро вызывают реакцию окружающих, придавая развитию общины драматизм, динамизм и неустойчивость. История общин знает и деспотов, и революционеров. Однако общины действовали как открытые сообщества, из которых можно было в любой момент «эмигрировать». Тем более, что недостатки альтернативной общины – умеренная плата за решение гораздо более серьезных проблем современного мира – господства, угнетения, атомизации, социальной незащищенности.

Коллективизм первоначально дает значительный экономический эффект. Это – результат не столько коммунистического альтруизма, сколько возвращения работнику «чувства хозяина». Капитализм, часто-собственническая организация, главным основанием которого считается рыночное стимулирование производства, материальная заинтересованность – не дает этой заинтересованности работнику. Только преодоление капитализма при сохранении товарообмена могло и может дать ему такой стимул. Но отсутствие у работников управленческого и тем более самоуправленческого опыта приводит коллектив к кризису, который преодолевается тремя путями. Во-первых, путем самообразования работников. Во-вторых, в результате социально-политической радикализации, которая уже мало помогает налаживанию производства, но зато может изменить ситуацию в обществе в целом. В-третьих, в силу отсутствия соответствующих знаний и навыков рабочим приходилось нанимать специалиста-управленца, который правил ими по-капиталистически. Эта модель государственного «социализма» в миниатюре была ближе к социалистическому идеалу, чем «общенародное государство». Управленец коллективного предприятия все же может быть фактически (а не только формально) подконтролен коллективу.

Именно самоуправляющиеся предприятия смогли ближе всего «подтянуть» социальный порог господства к культурно-технологическому порогу. Тем не менее, существование этого порога не позволяло индустриальным рабочим полностью совместить функции производителя и творца, работника и хозяина своего труда.

Давление социальной и, в частности, экономической среды – смертельная угроза даже для самых успешных самоуправляющихся проектов. Они могут выжить лишь как система. Социалистический полис нуждается в социалистическом поле, новой системе координации, альтернативной существующему рынку и государству.

Решение проблем, возникающих в полисах, стремящихся к самоуправлению, социалистическая мысль искала либо в стабилизирующем воздействии регулирующего центра (Блан, Лассаль, Маркс), либо в установлении правил обмена, стабилизирующих и демонополизирующих рынок — по Прудону.

* * *

 

Капитализм тесно связан с рыночными отношениями, и социализм видел свою задачу в преодолении недостатков существующей рыночной системы (хотя и с разной степенью неприязни к рынку как таковому). Рынок очевидно несет в себе ряд фундаментальных разрушительных черт. Но ХХ век убедительно доказал, что попытка устранить рынок или минимизировать его сферу действия на этапе индустриального общества приводит к дефициту и коррупционному просачиванию рыночных отношений в бюрократическую надстройку, призванную их заменить. Государственно-бюрократическая система не менее разрушительна, чем рынок.

Преодоление безличного рынка целесообразно лишь по мере преодоления массового производства. А это требует сложных предпосылок: установления прямого контакта производителя и потребителя; снижения уровня специализации. Рынок можно разрушить (но только вместе с производством), можно регулировать (но как правило это делается в интересах элит). Однако рынок размывает ограничения постольку, поскольку он нужен простому потребителю. В будущем нас ждет соперничество рыночных (с разной степенью глобальности и диверсификации) и нерыночных отношений, причем последние вполне могут начать вытеснять рыночные по мере развития альтруистической культуры, роста эффективности социальной организации и технологий.

В условиях разделения труда продукт – это компромисс между производителем и потребителем. Оба должны чем-то поступиться. Вопрос в том, как организуется этот компромисс – ко благу обоих, или в интересах кого-то третьего?

Ликвидация рынка и денег, которые Маркс принял за квинтэссенцию отчуждения, делу не поможет. Рынок ориентирован на массовое потребление, которое требует стандартизация. Волю производителю диктуют не столько обладатели денежных мешков, сколько массовые вкусы. Средний потребитель, мещанские вкусы и большинства производителей (кто бы не принимал решение), и большинства потребителей подминают под себя вкусы меньшинств. Пока существует серийное производство, выгоднее производить продукцию для середнячка – и на рынок, и по плану. Рынок и план – это порождение той стадии общественного развития, когда уже есть массовое производство, но еще нет непосредственного общения производителей и потребителей через развитую систему коммуникаций, когда эксклюзивность, индивидуализация производства доступны лишь элите. Альтернативой плану и рынку является согласование.

* * *

 

Модель Прудона является согласовательной. Территориальные, производственные и иные самоуправляемые группы согласуют свои интересы с помощью договорного права, федеративных советов, куда направляют своих делегатов, а также взаимодействуют путем свободного обмена продуктами, услугами и информацией.

Прудон враждебен не только частной собственности, но и власти государственного или иного экономического центра, так как он порождает монополию. Владение растворяет монополию, делает ее невозможной, так как экономическая власть не закрепляется принуждением.

Прудон выступает за рыночную систему, в которой проигравшие затем возвращаются в игру или не проигрывают до конца, за рынок, в котором ассоциация владельцев противостоит монополизации.

Ни Прудон, ни Бакунин не опасаются, что «богатые» коллективы подчинят себе «бедных». В социалистическом обществе любой новый работник предприятия получает все права самоуправления. Расширяя производство и привлекая новую рабочую силу с неудачливых предприятий, «богатый» коллектив не сможет обзавестись наемными работниками, а только – новыми товарищами. Ведь государство уже не гарантирует особых прав старых работников, их собственность на предприятие.

Прудон выступает за рынок, основанный не на прибыли, а на гарантиях. Он должен регулироваться договорным правом и статистикой, которая, по мысли прудонистов, должна помочь избежать перепроизводства и дефицита. Свобода рынка не означает его хаотичности – рынок может быть организован кооперацией, устраняя спекуляцию.

Прудон считает, что производственное самоуправление необходимо обеспечить реформой денежного обращения — иначе монополизированная и неравновесная рыночная среда погубит свободных тружеников. Предложенное им «конституирование стоимости» заключается в регулировании цен в соответствии с трудовыми издержками на производство продукции. Банк Прудона должен был стать центром системы регулирования рынка. Государство, которое возьмет на себя эту функцию в ХХ веке – худший из регуляторов в силу своей бюрократичности. Идея антиавторитарного социализма, включая анархизм – добровольное (индикативное, выражаясь современным языком) планирование. Его правила – статистический учет заказов и производственных возможностей, ссуды под залог и поручительство, но без процентов, страхование, кооперативный рынок, развитие структур взаимопомощи. Такой рынок должен обеспечить плавное изменение конъюнктуры, равновесие интересов и возможностей работников.

Равенство свободных работников по мысли Прудона не ликвидирует противоречий между ними, но конфликты теряют свою разрушительность.

Свободное соревнование (без монополии, закрепленной собственности и бюрократического лоббирования) необходимо по Прудону еще и потому, что он выступает против специальной элиты, которая будет решать, в какой пропорции будут распределяться вознаграждения за различные виды труда. Все богатство должно распределяться между всеми занятыми в той степени, в какой они затратили на его создание свое время и силы.

При равновесном рынке, который моделирует Прудон, различие в доходах на разных предприятиях должно быть невелико – иначе работники просто уйдут с неуспешных предприятий. Поэтому на преуспевающих предприятиях прибавки к средневзвешенной зарплате по Прудону не должны значительно превышать доходы менее удачливых коллег и могут играть лишь полезную роль стимула к более успешной работе. Но для предприятий, продукция которых пользуется успехом у потребителей, базовые показатели доходов работников всех профессий должны быть одинаковы.

Насколько в обществе разнятся доходы людей разных профессий, но одинаковой квалификации в своей профессии, настолько социальная система экономически несправедлива. Социализм требует не привилегии для управленцев и более образованных людей, а вовлечения большинства населения в творческую деятельность и вытеснение грубого монотонного труда автоматизацией.

Прудон выступает не только за создание параллельного общества, но и за преобразование существующих социальных структур, без чего альтернативный сектор будет просто смят государством и капиталом.

Маркс опасается распадения целого общественного поля, но стремится сделать само поле безопасным для человека, уничтожив в обществе саму почву для отчуждения и обмана. Эту почву он видит в частностях: в деньгах, рынке, частной собственности.

Прудон не боится многообразия, предлагая лишь обеспечить каждому элементу социума (предприятию, территории, субкультуре) одинаковую устойчивость к ударам внешнего мира (нации, государства, рынка).

 

Государство и федерализм

 

Самоуправление (общественное, производственное и территориальное) – один полюс социальной организации. Если этот полюс преобладает, человек участвует в принятии решений, он может искать свою дорогу в обществе, перед ним открыт путь развития. Другой полюс — государственность. Решения принимает не сам человек, за него думает элита. В этом случае человек превращается в инструмент, в пассивный полуавтомат. Он лишается саморазвития и подчиняется искусственным, механическим законам управления. Между этими полюсами идет постоянное противоборство, которое и создает все известные формы общественной организации. Расширение возможностей управления в индустриальную эпоху поставило мир перед перспективой полного поглощения общества государством, ликвидации самоуправления в принципе — то, что позднее назовут тоталитаризмом. Идея централизованного управления всеми экономическими процессами, отстаиваемая Марксом, вполне могла привести к такой перспективе.

Но взгляды Маркса и его последователей, оттачивавшиеся в спорах с оппонентами по социалистическому движению, в итоге оказались шире тоталитарной перспективы. Социальный антиэлитаризм, органически присущий подавляющему большинству социалистов, открывал возможность для сближения двух движений в ключевом вопросе о государстве.

* * *

 

В до-социалистических обществах координация в масштабах страны обеспечивается с помощью выделения господствующей элиты.

Социальное господство – это первая форма специализации, закрепленной принудительно, властно. Это явление лежит в основе развития социальной иерархии, порождающей многообразные формы угнетения (в том числе «отчуждения»). Социальная иерархия поддерживается силой государства – суверенной организации властной элиты.

* * *

 

Ликвидация господствующей элиты в результате революции, за которую выступали Маркс и Бакунин – не решение проблемы. Если остается ниша для элиты, она воспроизводится. Если ликвидируется старая система координации, на ее месте должна возникнуть новая, и она тоже может оказаться авторитарной и, следовательно – элитарной и даже кастовой.

Социалистический федерализм от Прудона до синдикалистов ХХ века ищет модель такой социально-политической организации, которая исключает консолидацию правящей элиты против остального населения.

Небольшие общины не могут сразу объединиться в федерацию страны — в стране слишком много таких общин. Поэтому федерализм (в частности анархический социализм) выступает за союз союзов или федерацию федераций. Низовые объединения граждан объединяются в региональные союзы, которые в свою очередь объединяются в более широкие федерации регионов. Союз регионов, составляющих страну, уполномочен заниматься только теми вопросами, которые ему поручили нижестоящие субъекты. Совет каждого уровня состоит из делегатов нижестоящих уровней. Делегаты реально зависят от тех, кого представляют (что нельзя сказать о депутатах, избираемых массой неорганизованных граждан). Избиратели не могут отозвать депутата, а община или региональный совет — могут. Делегирование, таким образом, представляет собой реальную демократию, которая передает в центр волю самоуправляющихся общин, а не наоборот.

Система власти выстраивается снизу, а не путем назначения сверху. Делегирование имеет важные преимущества перед парламентаризмом: избирающие хорошо знают избираемых, могут легко отозвать их в случае необходимости, сформулировать императивный мандат и проконтролировать его исполнение. В результате “низы” получают реальные рычаги определения политики “верхов”, что и составляет сущность демократии.

Марксисты признали благотворность делегирования сначала после Парижской коммуны, а затем в ходе Российский революций, когда идея делегирования воплотилась в советах. Но для ортодоксальных марксистов делегированная демократия позволительна тогда, когда за политическим фасадом сохраняется хозяйственный управленческий центр.

Прудон предлагает разные принципы построения федераций — и территориальный (от самоуправления соседей, общины до федерации регионов), и производственный (от самоуправляющегося предприятия до палаты организованных по отраслям трудящихся, которая координирует производство и социальное обеспечение). Такая матричная структура более устойчива: возможные конфликты между отраслями будут сглаживаться территориальной координацией, и наоборот.

В основе этой системы, в «узлах» ее основания лежат естественно сформировавшиеся группы: семья, местная община, коллектив работников. Их связи переплетаются не по какому-то плану, а спонтанно, как корни травы. Это корневое пространство объединяет на основе единых принципов и политическую, и экономическую стороны общества.

Каждый работник — он же и со-хозяин, участник производственной демократии. Это исключает восстановление эксплуатации внутри ассоциации — новые работники, даже пришедшие с непроцветающих предприятий, все равно обладают равными правами. Рынок регулируется не государством и правом собственности, а типовым договорным правом, которое фиксирует стоимость, основанную на производственных издержках. Накопление капитала закрепляется в экономическом господстве, потому что другие ассоциации не платят больше принятого. Национальный банк дает ссуды ассоциациям на беспроцентной основе, что облегчает инновации. Ассоциации и территориальные общины объединяются в отраслевые союзы и федерации, органы которых формируются по принципу союза союзов, делегирования. В качестве арбитра возможен парламент. Мир покрывают корневые связи, которые постепенно вытесняют товарно-денежные отношения (даже конституированные) альтруистической взаимопомощью.

В этой демократической системе, основанной на принципах, предложенных Прудоном, сохраняются лишь такие государственные институты, в которые заложен механизм их самоликвидации о мере того, как общество осваивает координацию существующих в нем интересов помимо центра.

* * *

 

Маркс и Энгельс выступают за отмирание государства, но у них этот процесс – результат ликвидации классового разделения. Государство («пролетарское») должно сначала взять в свои руки контроль за развитием всех процессов социально-экономической жизни (а в марксисткой системе все в конечном итоге определяется экономикой), провести преобразования, полностью централизовать общество, после чего, как прогнозируется — государство исчезнет само собой. Предпринимать усилия для преодоления государства не приходится. Анархисты доказывают, что этот прогноз не оправдается, потому что классы не могут отмереть, пока есть государство. Это не просто “организованные силы общества”, а организация господствующего эксплуататорского класса. И если рабочий класс создаст новое государство, то это будет в действительности не государство трудящихся, а организация нового деспотического класса.

Маркс противопоставляет существующей государственности «диктатуру пролетариата» – не государство как таковое, а организацию рабочего класса. Это – обоюдоострая идея. Если весь класс, в лице каждого своего члена (или хотя бы любого желающего) каким-то образом (не разъясненным Марксом) сможет вырабатывать решения диктатуры, то мы имеем дело с демократией. Если же решения вырабатываются в некотором центре (пусть и выбранном пролетариями), а сами рабочие являются проводниками этих решений (как в обычном государстве – чиновники), то перед нами – тоталитарная модель, где государством поглощено все общество.

Читая Маркса, Бакунин с поразительной точностью предсказал ряд важнейших, системообразующих черт того строя, который будет создан коммунистическими партиями в ХХ веке. Сколько бы после этого не писали о том, что Ленин и Сталин нарушали указания Маркса, и потому учитель не несет ответственность за учеников, бакунинская критика показывает — строители тоталитарной системы взяли у Маркса именно то, о чем предупреждал «Великий бунтарь».

Поскольку марксисты считали, что государственное руководство будет избираться демократически, Бакунин обращается к критике общегосударственных выборов как таковых, нанося урон не только марксистским, но и либеральным иллюзиям.

Бакунин вскрывает коренное противоречие марксистского проекта – между целью и средствами. Принципиальное разногласие марксизма (и тяготеющих к нему направлений государственного социализма) и освободительного социализма (в том числе и анархизма, а также тяготеющих к нему течений народничества) – это отношение к возможности усиления авторитаризма на пути к свободе. Первые готовы к установлению диктатуры, управляющей социально-экономическими процессами. Вторые оставляют за революционным авангардом только задачи борьбы с эксплуататорским режимом и его остатками, а также – просветительские задачи. Остальное должно перейти к общинам и их союзам, то есть к последовательной демократии. Что бы не провозглашали анархисты, их модель вела не к немедленному устранению государства, а к постепенному (более или менее быстрому) снижению степени авторитаризма. Что бы не провозглашали марксисты, их модель вела к росту степени авторитарности.

Анархизм настаивает, что государство не может быть инструментом социальных преобразований, они должны осуществляться самими трудящимися в ходе их самоорганизации. Более умеренные направления освободительного (федеративного) социализма допускают вспомогательное использование государственных институтов, сопровождая это принципиальными оговорками.

Несмотря на полемику анархистов и более умеренных социалистов-федералистов, практики анархистского движения все же создавали государственные структуры, которые сочетали элементы федерализма, делегированной демократии и военной диктатуры, действующей в условиях гражданской войны. Таким образом, они следовали рекомендациям народника Лаврова.

Несмотря на сдвиг марксизма к антиэтатизму после Коммуны, в марксистском проекте роль государства и его преобразований значительно важнее, чем для освободительного социализма, так как марксизм стремится к конечной цели в виде целостной социальной системы централизованного общества. Освободительный социализм для создания социалистических отношений не нуждается в предварительном захвате государственной власти. Но, как и во времена заката феодализма, растущий социалистический сектор рано или поздно будет нуждаться в смене правовой и политической системы, что ведет все же к социально-политической, а не социальной революции.

 

Интернационал: поле конфликта и синтеза.

 

Идейной лабораторией, где должен был произойти синтез различных социалистических учений, и в то же время инкубатором классового сознания европейского рабочего класса стал Интернационал. Осознав себя частью единого целого с общими интересами, пролетариат становился фактором мирового развития, сопоставимым по силе, а затем и превосходящим королевские дома, транснациональные корпорации и литературные течения.

Без подобных Интернационалу структур идея может жить в умах единиц, пусть и связанных интересным высоконаучным диалогом, или в недрах замкнутых сект, или тиражироваться с немыслимыми искажениями и использоваться кем ни попадя. Но чтобы идея сознательно стала трансформироваться в социальные перемены, ей нужна организация социального творчества, сочетающая поле идейного синтеза, вовлечение в свою работу широких социальных групп, а также моделирование будущего общества в своих собственных структурах.

Эта триединая задача не может не вызвать острых споров между участниками организации. Если их нет, то нет и серьезности постановки задач. Интернационал был для его участников делом жизни, и споры в нем шли соответствующие.

Основной осью противоречий стал конфликт Маркса и Бакунина, где противоречие двух полюсов социалистической идеи было доведено до крайних пределов. Далее был возможен либо раскол, либо синтез. А произошло и то, и другое.

Успех социалистического движения зависит от привлечения в его ряды как представителей рабочего класса, так и социалистической интеллигенции, то есть мыслителей, выступающих за коренное изменение общественного строя, устранение эксплуатации и угнетения рабочих. Социальные тенденции пересекаются с «путями мысли». Социальные процессы (в том числе рабочие выступления) ставят проблему, а теория, идеология более или менее успешно решает ее. Это оставляет значительное поле для борьбы идеологий за симпатии социальных слоев.

Интернационал должен был быть достаточно широк в идейном отношении, в нем должны были «поместиться» все важнейшие социалистические течения Западной Европы того времени – прудонисты, марксисты, лассальянцы, бланкисты и др. Диалог и по возможности – синтез идейных течений избавляет теорию от догматизма, от узости, которая не сможет вместить задачи практики. В этом отношении Интернационал стал моделью Парижской коммуны, когда попытка вырваться из капиталистической и этатистской системы проводилась в сотрудничестве представителей различных социалистических и демократических течений.

Давление антиавторитарного социализма смягчало авторитаризм учения Маркса. Включившись в поле Интернационала с его широким спектром идей, Маркс стал вбирать их в свою концепцию – пусть как «переходные» и вспомогательные. Социализм стал превращаться в целостное течение, в котором марксистский централизм и прудоновский федерализм стали превращаться из полюсов противостояния в поле синтеза.

Парадоксальным образом, начав после Коммуны решительное нападение на Бакунина, Маркс под влиянием ее опыта сделал ряд важных уступок федерализму и антиэтатизму, то есть сблизил свой конструктивный идеал с прудоновско-бакунинским. Этот сдвиг имел долгосрочные последствия. Теперь и многие последователи Маркса проникались федерализмом. Но и после Парижской коммуны Маркс остался централистом в социально-экономическом базисе своей концепции, который доминировал над политической надстройкой. Это порождает противоречие между федерализмом и централизмом в программе марксизма, которое в ХХ веке способствовало распадению этого течения на множество направлений от почти анархических до тоталитарных.

Коммуна, таким образом, своим авторитетом давала шанс ослабить фракционную борьбу в Интернационале. Но личные противоречия вождей, стремление Маркса усилить «управляемость» Интернационала и произошедшая в этот момент значительная радикализация тактических взглядов Бакунина (который не стал замечать и эволюции взглядов Маркса) все же привели к расколу Первого Интернационала.

В этих условиях Бакунин предпринял глубокий критический анализ программных идей Маркса. В этой полемике последующая критика марксизма была предвосхищена во всех основных чертах, были провидены трагедии и достижения коммунистической практики ХХ века. Важно, что таким критиком коммунизма оказался сторонник социалистических, а не правых идей. Это показывает как минимум, что неудачи коммунизма не наносят ущерба авторитету социализма, они лишь открывают перед ним новые пути.

Опыт ХХ века подтвердил, что, на основе марксистского экономического централизма можно провести форсированную индустриализацию, построить социальное государство, мировую сверхдержаву, но не социализм в изначальном значении слова. Прогноз Бакунина стал приговором теории «государственного социализма», который обернулся сверхмонополистическим аналогом капитализма.

Принципиальной полемике Маркс и Энгельс предпочли «технологию власти». Обвинения Маркса были искусственно заострены, его фракция действовала как прообраз Коминтерна, обвиняя попутно и Бакунина в создании тайной иезуитской организации в Интернационале. Но идея подпольной организации революционеров Бакунина заключалась не в этом. Революционная организация не может опираться на государственное насилие. Бакунин уверен, что для ее влияния достаточно одной самоотверженности и скоординированности действий. Если эта «сетевая структура» потеряет альтруистичность, ее влияние падет само собой, она не сможет создать властвующую касту.

Взаимные обвинения в авторитарности и апелляция фракций Интернационала к демократическим ценностям являются проявлением не только технологии власти, но и более глубокой тенденции.

В силу практических задач и свойств людей в обоих течениях социализма проявляются и демократические, и авторитарные черты. Но в разной степени – само различие течений не сводится к этим двум тенденциям. Различие обусловлено моделью социализма, за которое идет борьба. Цель движения воздействует на его организационные формы.

Анархисты предсказали, что авторитарная централистическая организация может породить исключительно авторитарное общество, а действительный социализм может вырасти только из движения, которое организовано на принципиально новых, началах федерализма, равноправия и свободы.

Одновременно рабочее и социалистическое движение превращалось в особую субкультуру со своей инфраструктурой. Общественный заказ на нее был велик – ведь общественное самоуправление занялось просвещением, вспомоществованием, защитой социальных прав – тем самым прудоновским мютюэлизмом, которого так не хватало человеку труда. В ХХ веке эти функции взяло на себя государство, и субкультура стала постепенно распадаться. Но этот опыт показал – новая социалистическая субкультура должна уже здесь и сейчас хотя бы отчасти давать человеку то, что ему не хватает в современном мире.

Процесс организации рабочего класса, преломившись в двух моделях социализма, вылился в две стратегии – создание «пролетарских» (социал-демократических) партий либо синдикализм — теория и практика самоорганизации рабочего класса в самоуправляемые профсоюзы, стремящиеся взять на себя управление экономикой.

В дальнейшем два течения Интернационала настаивали на своем, превращая синдикализм и партийность в непримиримые позиции. Бакунисты «перегибали палку» в одну сторону, в пылу полемики отрицая оправданность политической борьбы, и занимаясь ей на практике (например, в Испании). Для них политическая борьба была синонимом парламентской. Противники Бакунина «перегнули палку» в другую сторону, сосредоточившись именно на борьбе за парламентские кресла. По сути на конгрессе в Гааге возобладал даже не марксизм, а лассальянство.

“Исключением Бакунина из Интернационала” марксистская фракция спровоцировала раскол МТР. В отличие от Ленина и Сталина Маркс установил авторитарный режим не в стране, а в общественной организации, из которой можно было просто уйти. И ушли почти все, кто создавал ее, кто строил первый союз рабочих организаций и социалистов мира.

Но убедительность критики Бакунина еще не доказывает жизнеспособности его собственной модели социализма. Теоретическая заслуга Бакунина заключается в том, что он, как никто последовательно, соединил конструктивную программу Прудона с идеей радикальной социальной революции. Бакунин — певец свободы личности. Он же – сторонник стихии, спонтанного самоопределения народа. Но ведь в системе Бакунина отсутствуют структуры, которые могли бы гарантировать права личности против права сильного и силы коллектива. Это противоречие станет серьезной проблемой для радикального анархизма, который забывал конструктивное наследие Прудона, уделявшего большое значение праву.

Бакунин не отрицает самой функции власти, но выступает против ее закрепления за какой-либо социальной группой. «Низам» обеспечено господство над «верхами», в обществе нет жесткого закрепления статуса за управленцем. Бакунин выступает не против передачи полномочий отдельным лицам, а за возможность их оперативной смены, постоянного растворения их кастового интереса в текучести и сменяемости власти.

Такой подход подразумевает, что все население обладает достаточным культурным уровнем для осуществления функций власти. Главная проблема модели Прудона-Бакунина заключается в технологическом уровне индустриальной эпохи. Индустриальная организация производства, требующая узкой специализации, не дает рабочим достаточного времени на самообразование, чтобы приобрести уровень компетентности, достаточный для реального и эффективного самоуправления.

Бакунин выступал за передачу средств производства коллективам работников. Система внутреннего управления предприятиями, которая могла бы отчасти смягчить проблему компетентности работников коллектива (четкое разделение компетенции управленцев, выборные механизмы) не была продумана Бакуниным. Ему вообще претили «механизмы», он надеялся на спонтанную инициативу масс. Но стихия — поле для манипуляций, она позволяет за фасадом размытых демократических форм выстроить авторитарную систему управления.

Индивидуальная свобода, коллективизм и федерализм увязаны у Бакунина (как и у Прудона) в одно целое. Федерализм, политическая анархия – гарантия свободы и самоуправления, также как государственность – гарантия собственности и связанного с ней рабства. Бюрократическое государство превращает и общину в инструмент деспотизма.

В то же время сторонники федерализма в его радикальной анархистской форме не дают убедительного ответа, каким образом защитить личность от коллектива, как обеспечить в разношерстной конфедерации автономных общин защиту социальных, экологических, гражданских стандартов и внешнеполитической безопасности. Для этого, как утверждали многие теоретики левого социализма от Лаврова до Люксембург, федерализм должен дополняться переходными государственными структурами с ограниченными полномочиями.

Сторонник этой идеи де Пап до конца 70-х гг. пытался поддерживать в Интернационале идейный синтез конструктивного анархизма и демократического государственного социализма. Идея государственного сектора, обеспечивающего равный доступ коллективов к производственной инфраструктуре, позволяла развести разные течения социализма «по секторам». Сторонники государственного регулирования могли надеяться на эксперимент в ключевых отраслях, а федералисты – в остальном хозяйстве. Эти идеи продолжали идейную традицию Блана и Люксембургской комиссии. В ХХ в. подобного рода эксперименты приводили к возникновению своеобразных вариантов социального государства, опирающегося на производственное самоуправление.

* * *

 

Поражение Маркса в Интернационале не предотвратило последующих успехов марксистов. Дело было не только в тактических перипетиях, но прежде всего в наступавшей эпохе, которая позднее получит наименование империализма. Сначала Бакунин, а затем и марксистские теоретики определили черты этой новой фазы, последовавшей за «свободным» капитализмом: концентрация капитала и образование монополий, сращивание финансового капитала с промышленным при господстве первого, глобальная экспансия корпораций и империй, милитаризация экономики и государств.

В связи с ростом производительности труда и расширением ресурсной базы капитализма в ходе колониальной экспансии «пирог» доходов населения стал больше. Соответственно, увеличилась и доля, достававшаяся рабочим, особенно квалифицированным. Этому способствовали и успехи науки, и борьба социалистов за минималистские меры социальной защиты. При этом возможности для социального творчества простого человека в индустриальном обществе заметно снизились. Все это давало явные преимущества социал-демократии с ее дисциплиной, политическим реформизмом и марксистской научностью.

После смерти Бакунина у конструктивного анархизма и федерализма не оказалось сильных теоретиков, которые могли бы убедительно откликнуться на мировые перемены. В отличие от Бакунина сила Маркса была в научной школе. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Она стала главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социализмом, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточеной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества.

Такой эмпиризм – оборотная сторона культа спонтанности в анархизме. Спонтанное движения рабочего класса ведет не только к уклонениям от цели, но и к остановке движения в тред-юнионизме, который вполне вписывается в капиталистическую систему. Без целеполагания, которое дает теория, социалистическое движение обречено на остановку и разложение.

Оставшись без программы альтернативного общества, социал-демократия пошла по пути врастания в этатизированную капиталистическую систему. Эта дорога на сегодняшний день привела к растворению социал-демократии в социал-либерализме, то есть либеральной идеологии, признающей необходимость существования наряду с капиталистическими отношениями также социального государства и связанной с ним системы социальных гарантий.

Маркс несет некоторую ответственность за социал-либеральное перерождение своей школы в нынешнюю глобальную эпоху. Расчет Маркса делается на глобальную, связанную единым коммуникационным полем и регулируемую из единого центра цивилизацию. Нынешний глобализм представляется части эпигонов марксизма новым шансом на осуществление марксистского проекта. Остается только экспроприировать штабы транснациональных корпораций и заменить их единым плановым центром, действующим в интересах «всех и каждого». Между тем формирование глобальных центров власти, происходящее на грани XX и XXI веков, является путем не к социализму, а к другой глобальной системе – к манипулятивному авторитаризму (а возможно – и тоталитаризму).

* * *

 

В конце XIX века марксизм занял нишу на правом фланге социалистического движения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и поссибилистские (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального (индустриально-этократического) общества, которая возобладает в ХХ веке.

В авангарде сдвига социал-демократии вправо выступил Э. Бернштейн (в России некоторые его выводы предвосхитил П. Струве). Бернштейн в большей степени продолжает дело Лассаля, чем Маркса и Прудона, хотя многое заимствует у обоих. Разница Прудона и Бернштейна прежде всего заключается в том, что Прудон стремился сжечь власть и собственность на медленном огне, а Бернштейн намерен их только «поджаривать». Несмотря на протесты лидеров марксизма против ревизии Бернштейна, их собственное развитие шло в том же направлении.

Марксистская схема в большей степени, чем анархистская, соответствовала тенденциям эпохи, доводя их почти до логического конца. Оставалось сделать только шаг, признать, что речь идет не о социализме, а о технократии, о максимальной концентрации ресурсов (включая человеческие) в руках управленческой элиты, планирующей развитие общества и управляющей выполнением этих планов. Но Маркс считал, что действует в интересах рабочего класса. Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов ХХ века ряд социалистических идей, которые должны были быть достоянием протестной, а не правящей среды. Если бы не прививка марксизма, ничто не мешало бы господству в умах технократической элиты ХХ в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу, осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание — в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами.

От синтеза различных социалистических течений в конце XIX в наибольшей степени выиграл марксизм. В его поступательной концепции движения в будущее все могло найти свое место как некоторая стадия на пути к цели. В различных социал-демократических партиях пришлись ко двору и идеи кооперативного социализма, и муниципальный социализм Малона, и элементы синдикализма.

Итогом теоретического синтеза, предпринятого марксистскими лидерами Второго интернационала, стала формула государство-фабрика +парламентская демократия + эволюционная стратегия продвижения к социализму. Унаследовав тактические идеи Прудона и Лассаля, социалистические и экономические взгляды Маркса, социал-демократия в то же время откатилась к социальной программе якобинцев и государственных социалистов 1848 года.

Идейное развитие социал-демократии эпохи Второго Интернационала трудно признать удачным – произошла явная примитивизация и отступление от самоуправленческих, действительно демократических и освободительных достижений «Золотого века теории». Но это был естественный финал столетия, своего рода «серебряный век», когда высокие гуманистические цели были частично размыты под давлением определившейся экономической и политической тенденции. Индустриальное общество вновь поставило перед социализмом жесткий выбор – или утопизм, или оппортунизм, и в среде теоретиков социализма нашлось немного тех, кто мог дать достойный ответ на этот вызов. Приток масс в социалистическое движение потребовал простых ответов, и синтез социалистических моделей пошел в этом направлении. Либо оппортунизм и этатизм, либо свобода и коммунистический радикализм. Немецкая и французская социал-демократии, лидировавшие во Втором Интернационале, утвердили отрицание «утопизма», обсуждения структуры социалистического общества. Это парадоксальным образом предопределило утопизм марксистской идеологии конца XIX – начала ХХ вв., когда без доказательств принимались утверждения о том, что ликвидация частной собственности и рынка, концентрация производства и огосударствление приведут к «освобождению» пролетариата, качественному улучшению его уровня жизни, расширению свобод и превращению масс рабочих в философов и ученых.

При этом наиболее авторитетные идеологи социал-демократии видели в качестве орудия этого преобразования национальное государство с либеральной парламентской системой. Такой синтез поссибилизма и национал-этатизма не мог не вызвать отпора со стороны приверженцев радикальной традиции марксизма, хранителей его революционной ортодоксии.

* * *

 

Успех марксизма давал социализму возможность пережить тяжелые времена ценой «замораживания» освободительной, антиавторитарной составляющей. Она была сохранена «мелкобуржуазными» (то есть не согласными с «пролетарием» Марксом) течениями, но вытеснена в протестную среду и небольшие кружки интеллектуалов. В ХХ в. она нередко вырывалась из резервации, чтобы снова отступать под ударами правящих режимов всех разновидностей, готовых действовать совместно против этой «третьей силы». Индустриальная эпоха — вредный климат для свободного социализма. Но в XXI веке размывание основ индустриального общества, поиск альтернативы устаревающим формам социальной организации приводит к возвращению идей антиавторитарного социализма в сферу актуальных идей. Пока это происходит «через заднее крыльцо» марксистских заимствований у анархизма, либо благодаря открытиям футурологов, нередко повторяющих где-то слышанные идеи теоретиков XIX в., но не признающих родства. Не умаляя ценности современных поисков, нельзя забывать и о первоисточнике, о размышлениях людей, которые, еще не заразившись предрассудками ХХ в., сумели предложить решение некоторых проблем постиндустриальной эпохи с вольнолюбивых позиций.

Ниша чисто антисистемного сопротивления, в которой оказался освободительный социализм и анархизм, первоначально ослабила их. Но затем она придала им новый импульс развития. Ведь даже марксисты, сохранившие радикальные антиавторитарные принципы Маркса, с отвращением отшатывались от оппортунизма социал-демократии и шли на сближение с анархизмом. Анархизм и близкий ему революционный синдикализм стали прибежищем тех масс, которые не могли или не желали интегрироваться в Систему. Социал-демократия выражала интересы тех, кто хотел быть частью рационально управляемой социальной системы, в которую шаг за шагом превращался и капитализм.

Чтобы сохранить свою идентичность, анархистам приходилось оставаться наиболее радикальными в нерадикальную эпоху, упрямо игнорировать нереволюционность большинства. Перед ними оставалось два пути. Первый: превращаться в бунтарскую субкультуру штирнерианского толка. Второй – возглавить маргинальную часть рабочего класса, продолжая настаивать на отрицании партийной борьбы и выдвигая крайне радикальный идеал коммунизма в качестве близкой цели.

Как показал ХХ век, попытка немедленно организовать коммунизм ведет к быстрым разочарованиям и отступлению на переходные коллективистские или государственно-коммунистические позиции. Однако либертарный социализм нашел реалистический ответ на тенденции индустриального общества – начался подъем синдикалистского движения. Но крупные профсоюзы, которые формально провозглашали революционные цели, в силу необходимости улучшать положение своих членов, сосредоточились на борьбе за сегодняшние права рабочего класса. И эта борьба дала результат. У капитализма вскрылись резервные возможности – по крайней мере в развитых индустриальных странах рабочему классу можно было доплатить. Приближалась эра социального государства, в котором человеку были гарантированы некоторые социальные права. Сначала они поддерживались силовым давлением профсоюзов, а когда гарантии возьмет на себя государство, профсоюзы превратятся в его подсистему. Таким образом, массовые движения обоих направлений социализма пришли в начале ХХ в. к близким результатам.

И все же везде оппортунистическое «грехопадение» встречало сопротивление принципиального радикального коммунистического меньшинства. Однако когда радикалы прорывались к власти, их социальное творчество на практике оказывалось далеким от коммунистического идеала. Но лучше что-то, чем ничего.

 

Коммуна и социальное государство

 

Парижская коммуна стала первым опытом правления социалистов, когда им удалось приступить к проведению революционных социальных преобразований. Парижская коммуна предложила формулу новой власти, к которой социалистическое движение апеллировало как к идеалу, правда, понимая под этим разные стороны политики коммунаров – от решительных мер бланкистов до программных деклараций прудонистского характера. Это естественное следствие неоднородности Коммуны, представлявшей собой широкую коалицию демократов с преобладанием социалистов. Эта формула приобрела новую актуальность во время Российской революции 1917 г. (как проект однородного социалистического или однородного демократического правительства), а во время революции в Испании в 1936-1939 гг. воплотилась в Народном фронте.

Лидеры Интернационала провозгласили Коммуну рабочим выступлением, хотя среди избирателей Коммуны и ее депутатов пролетарии не составляли большинства. Историческая Коммуна, а не светлый образ ее, была творением не только рабочего класса, но и средних слоев.

Дело социально-экономических реформ в Коммуне оказалось в руках умеренных анархистов — последователей Прудона. Конструктивные преобразования Коммуны ни на шаг не отошли от антиавторитарного социализма Прудона – коллективизма и федерализма, в сторону государственного централизма и коммунизма, связанного с национализацией.

Бланкисты поддержали не только социальную, но и политическую программу прудонизма, считая возможным отступать от нее только временно, под влиянием критических обстоятельств.

Коммуна выдвинула модель нового политического устройства как федерации свободных коммун.

Несмотря на сохранение бюрократической организации власти и неизбежные в условиях гражданской войны ограничения демократии и тенденции к авторитаризму, Парижской коммуной была практически начата реализация модели демократического, освободительного социализма, которую можно кратко описать формулой: производственное и территориальное самоуправление + локальная демократия и федерализм + социальное государство.

Социалисты разных направлений стали претендовать на наследство Коммуны. Но все признавали – Коммуна стала примером сотрудничества социалистов разных направлений. Возможность и продуктивность такого сотрудничества – один из важнейших уроков Коммуны. Опыт ХХ века – от Российской революции до Народного фронта в Испании – показал, что неизбежная в таком союзе фракционная борьба может вырождаться в настоящую войну на уничтожение, если один из союзников изначально стремится к монополии на власть.

Признаки усиления борьбы за монополию на власть в социалистическом движении проявились как раз в год Коммуны в Интернационале. Дальнейшее развитие событий подтвердило тенденцию, которая в Коммуне лишь наметилась – установление диктатуры в освободительном социалистическом движении ведет не к консолидации сил, а к расколу.

* * *

 

Вполне естественно, что короткий опыт Парижской коммуны оказался наиболее продуктивным в области программы-минимум социалистов – в сознании социального государства. Эти минималистские задачи еще не были отделены опытом истории от собственно социалистических задач. Постепенно задачи социального государства стали вытеснять социалистические задачи в программе социал-демократии Второго интернационала. Во многом марксисты, включая Каутского, точно уловили тенденции своей эпохи. Но они не поняли, что эти тенденции вели тогда не к социализму, а к государственно-монополистическому индустриальному обществу (индустриальному этатизму) и органически связанному с ним социальному государству. Эта система не соответствует критериям социализма как общества без классовой иерархии, в котором господствует общественная (а не государственная) собственность на средства производства.

Социальное государство – система государственных мер и структур, которые защищают социальные права работников и уязвимых слоев населения, а также снижают уровень социального расслоения общества с помощью правовых гарантий и путем перераспределения средств через государственные и общественные структуры. Это – способ осуществления части социалистической программы, который по своему механизму является не социалистическим, а бюрократическим. При отождествлении социализма и социального государства (что встречается у социал-демократов) предпосылка решения задачи отождествляется с самой задачей, и тем самым задача подменяется. Изначальная задача социализма – преодоление социального разделения на эксплуататоров и эксплуатируемых, господствующую элиту и управляемые трудящиеся массы. Преодолев разделение труда и управления, социализм был призван решить гуманитарную задачу восстановления целостности человеческой личности, очеловечивания человека, превращения его в собственно человека из полу-инструмента и тяглового или дикого полу-животного.

Решение главной, сущностной задачи социализма – преодоления классового разделения – должно было по идее социалистов повлечь преодоление основных негативных сторон капитализма – нерационального расходования ресурсов, устойчивой, социально закрепленной нищеты, государственного авторитаризма и др. То, что решение этих проблем социализм должен был обеспечить автоматически, еще не значило, что хотя бы частично этого не мог сделать и капитализм или возникающее на его основе другое классовое общество (ХХ век показал, что им может быть бюрократический вариант индустриальной организации, индустриально-этократическое общество). Но это также не означает, что «рациональное» общество без безработицы, со страхованием и государственным планированием – уже социализм.

Социальное государство обеспечивает работнику гуманные условия труда, досуга и поддержки в старости, помощь социально-слабым слоям. Эти требования социалистического движения под давлением слева стала осуществлять буржуазно-бюрократическая правящая элита. Причем в той степени, в которой это не угрожало существованию основ капитализма. Социальное государство предполагает социальную защиту, но вовсе не обязательно – социальную и экономическую демократию.

Промежуточное положение социального государства между капитализмом и социализмом предопределяет такие его черты, как неустойчивость (в капиталистическом обществе время от времени побеждают опирающиеся на крупный капитал либеральные силы, которые демонтируют институты социального государства) и бюрократические издержки (значительная часть отчуждаемых у общества ресурсов уходит на поддержание функционирования бюрократического аппарата). Но в любом случае недостатки социального государства, которые отчетливо проявились в ХХ в., не должны заслонять от нас его важнейшую заслугу – оно на практике открыло эпоху преодоления нищеты трудящихся классов. Как бы ни было несовершенно социальное государство, как бы ни было непоследовательно смягчение им недостатков капитализма, без него – страдания миллионов людей были бы сильнее, а предпосылки посткапиталистического (социалистического) общества – слабее.

* * *

 

Успехи социал-демократии, выросшей из марксистского корня, были связаны с воплощением в жизнь идей не столько самого Маркса (здесь важнейшим ноу-хау оставалась только опора на рабочий класс — массовую и сплоченную социальную базу), сколько Блана, Оуэна и его учеников, прежде всего чартистов и кооператоров. Государственный реформизм предоставлял рычаг социальных преобразований, а успехи профсоюзного движения и кооперации давали возможность вернуться к прудоновской стратегии вызревания социалистического общества в недрах капитализма. Практика сблизила два реформистских течения с разными идеалами. Прививка прудонизма марксизму позволила уже в недрах капитализма начать движение за превращение рабочего класса в средний класс. Но эта прививка не превратила марксизм в прудонизм. Если в прудонизме эволюционная стратегия, бескровная революция и децентрализованная модель общества будущего были органически увязаны, то в марксизме отступление от идеи мировой революции и радикального перехода к диктатуре пролетариата разрушало всю концепцию, выводило ее за рамки социализма и превращало марксизм в социал-либерализм. Социал-демократия стала реализовывать свои задачи с помощью усиления государственного регулирования и разрастания бюрократии.

Бюрократический капитализм позволил «протолкнуть» капитализм через полосу кризисного развития в середине ХХ в., но он оставался лишь временной и вовсе не качественной альтернативой обычному капитализму. Выбор между господством предпринимателя и чиновника остается выбором между двух зол, и в новых условиях глобализации конца ХХ века бюрократическое регулирование показало свою слабость, «социальное государство» стало вытесняться системой неолиберализма. Принципиальной альтернативой капиталистическому и манипулятивному глобализму может быть только социализм.

 

Ветер с Востока: прогресс, традиция и освободительное движение

 

Маркс противопоставляет «утопизму» настоящий научный социализм, который изучает тенденции развития общества и не строит умозрительных проектов. Тенденции развития капитализма указывают на концентрацию производства и капитала. Модель социализма (коммунизма) является предельной точкой этих процессов.

Два критерия зрелого коммунизма по Марксу – преодоление разделения труда и распределение по потребностям. Это сближает Маркса с народничеством и анархизмом, но, в отличие от русских теоретиков, он выводит преодоление разделения труда не из конкретных социально-экономических тенденций и явлений, а из философской конструкции, в соответствии с которой необходимо развивать прямо противоположную тенденцию индустриальной специализации, которая, дойдя до предела, отрицает самое себя. В этом проявляется важное свойство марксизма, который, провозглашая безгосударственный и неиерарахический идеал, предлагает двигаться в противоположном направлении.

Это связано с противоречивостью марксистского понимания прогресса как наблюдаемой эмпирически эволюции капиталистических отношений, которая с фатальностью ведет именно к желательному результату – коммунизму.

Но как раз коммунистическая перспектива эмпирически не доказывается.

Расхождения желательного будущего и фатальной перспективы неизбежны (иначе не нужна была бы и сама деятельность марксистов), и два прогресса входят в противоречие.

Это противоречие понимания прогресса, особенно заметное у марксистов, устраняется у народников, прежде всего – Михайловским.

Народническое представление о прогрессе исходит не из текущего отрезка развития общества (переход к индустриальным отношениям), а из самой цели социализма и гуманизма. Такое понимание прогресса субъективно и телеологично: прогресс – это не то, что происходит (происходить могут и реакционные явления), а то, что оценивается как приближение к цели человечества.

Наблюдаемые экономические процессы не всегда прогрессивны, развитие общества сложнее, чем простое движение из пункта «А» в пункт «Б». Чтобы найти путь к желаемому будущему, иногда следует бросить вызов современной тенденции. Ее следует учитывать, ее бессмысленно атаковать в лоб, но ее можно развернуть систематическим воздействием.

Социализм отличается не тем, что он индустриален (это может быть и не так), а соединением работника и условий его деятельности, преодолением условий угнетения. Значит, социалист должен способствовать этой консолидации человека и условий его деятельности.

Субъективный критерий прогресса, предложенный Михайловским, вовсе не обязательно противоречит магистральному развитию человечества. Иначе выдвижение такого критерия имело бы мало смысла. За ним стоит гениальное предположение: видимое направление развития общества может измениться весьма существенно. Первые признаки этого грядущего изменения были обнаружены уже Кропоткиным.

Но народничество делает и более смелое предположение: если в существующем обществе, в традиции страны есть много общего с гуманистическим идеалом, то не стоит приносить это общее в жертву происходящему прогрессу. Следует опираться на гуманистическую, социально-ориентированную составляющую развития общества, чтобы развернуть эволюцию в направлении идеала. Такая постановка вопроса ничуть не утопичней марксизма. Марксизм рассчитывает, что капиталистический прогресс в итоге обернется своей противоположностью, и следует приложить усилие к такому его развороту в итоге «вызревания» предпосылок социалистической революции. Народники, опираясь на другую часть реальности, на общинную традицию, считают оптимальным прямой путь от существующего к желаемому, без упований на то, что капитализм сделает работу за социалистическое движение. Социалистические элементы не разовьются сами собой, к этому необходимо прикладывать усилия, причем в борьбе с капитализмом, а не в содружестве с ним.

Следующий уровень понимания, который станет доступен уже в ХХ веке: нужен новый, не индустриальный способ производства, чтобы возникли социалистические отношения.

* * *

 

Идея общинного социализма, предложенная Герценом и положившая начало народничеству, соединила социалистический проект с традицией не-западных стран. Но при этом народничество придало новый импульс развитию освободительного социализма (в том числе анархизма) и на Западе. Традиционализм, роднивший народничество с консерватизмом, требовал органического движения в будущее с опорой на отношения, сложившиеся веками в данной стране.

Община для народников – не идеал социального устройства, а лишь удобная стартовая точка, опора для развития общества к социализму. Герцен и Бакунин извлекают из крестьянской среды общий принцип, который приложим к любому работнику, не только сельскому. Работник имеет право на средства своей деятельности, и если он работает коллективно, то и право это коллективное. Таково решение проблемы, поставленной Прудоном – никто не имеет собственности, понимаемой как суверенитет над вещами, с помощью которых работают другие люди. При таком подходе никто не может разориться окончательно, если он продолжает трудиться. Потерпев неудачу в одном деле и занявшись другим, включившись в другое сообщество, работник все равно сохраняет владение, право на распоряжение как средствами производства, так и продуктом своего труда, возможность участвовать в управлении производственным процессом. Работник остается равноправным участником общего дела. В этом – суть антиавторитарного социализма – прудонизма, народничества и близких им течений.

Община – это живая организация помощи слабым, ограничивающая своеволие сильных. Община позволяет людям самостоятельно перераспределять ресурсы в зависимости от изменения ситуации, учитывать интересы новых поколений независимо от материального положения родителей. В середине ХХ в. мальтузианская проблема (нехватка земли из-за роста населения) потеряла остроту. Население переместилось в города. Но в начале XXI века Мальтус снова актуален. Исчерпание ресурсов снова в повестке дня. А значит, актуален и социалистический принцип, по которому каждый человек имеет право на место за столом.

Народники признают, что община еще далека от социалистического идеала, ее нужно освободить от невежества, пресса налогов, от деспотизма самодержавия и помещиков. Общину необходимо было во что бы то ни стало соединить с сознательной свободой культурно развитой личности.

От существующей общины до социализма – большой путь.

Общинная традиция и после перехода крестьянских масс в города воспроизвелась в советской культуре. Как только люди пытаются решить свои проблемы сами, своим коллективом, не доверяя это дело чиновнику и работодателю, по сути они восстанавливают общину. А восстанавливая общину, они должны понимать, с чем столкнутся.

Община требует от человека гражданской активности – в противном случае он становится инструментом коллектива также, как раньше был инструментом управленца. Община – это шаг вперед в развитии свойств человека по сравнению с фабричной или офисной казармой, община дает дополнительную защиту от вторжения большого мира (в том числе государственных и капиталистических структур. Но она тоже накладывает на личность давление общественной микросреды, иногда весьма тяжкое. Община – это не только права, но и обязательства. Правда те обязательства, в установлении которых имеет возможность принять участие сам человек.

* * *

 

Народничество противостоит марксизму, но эти течения оказали значительное влияние друг на друга. Маркс в итоге противостояния стал оценивать народнический проект как возможный путь к социализму для страны, в которой капитализм еще не развит (но допустимый лишь в союзе с пролетариатом Запада). Бакунин принимал основные социально-экономические идеи Маркса. Народники относились к достижениям Маркса с позиций синтеза социалистических идей. Марксизм принимался ими не во всей совокупности доктрины (часть которой вполне могла оказаться ошибочной). Каждая идея анализировалась самостоятельно применительно к российским условиям, и либо принималась, либо отвергалась.

Под влиянием народнической критики марксизм стал более внимательно относиться к психологическим, этно-национальным и иным факторам социального развития.

Маркс оказался мудрее своих учеников, и согласился с Михайловском в том, что нельзя превращать предложенный в «Капитале» «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы».

Признавая возможность собственного пути России в будущее, народники поставили проблему многовариантности прогресса. С самого начала эта гипотеза рассматривалась ими не в волюнтаристском ключе (как хотим, так и едем), а в связи социального и этно-культурного факторов. Даже проходя одинаковые стадии развития, народы делают это по-разному, тяготея к одним состояниям и отторгая или болезненно переживая другие.

Размышления на тему разных путей прогресса привели Маркса и Энгельса к более широкой концепции взаимодействия революций в развитых капиталистических странах и обществах, только вступивших на путь капиталистической модернизации. Этому способствовал и подъем революционного движения в России. Революция может начаться не на Западе, а, как и предсказывал Бакунин, именно «на Востоке, бывшем до сих пор нетронутой цитаделью и резервной армией революции». Здесь Маркс соглашается не только с народническим ожиданием революции в России, но и прогнозирует более широкое явление, которое позднее получит от Ленина наименование «Пробуждение Азии». Русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, и тогда «русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития». Эта формула стала полем компромисса, который устроил бы и Бакунина. Она соответствовала взглядам эсеров и после некоторых колебаний, была принята Лениным. Однако колебания российских последователей Маркса были не случайны. Общинный социализм расходился с марксизмом не столько в отношении к капиталистическому прогрессу (в конце концов оба течения относятся к нему в той или иной степени критически), сколько в конструктивной программе. Если она вытекает из аграрной реальности, она тяготеет к федерализму, если из индустриальной – к централизму, составлявшему ядро марксизма. Пока индустриальные тенденции доминировали в мире, аграрный сектор казался большинству социальных мыслителей отмирающей натурой.

Маркс и Энгельс полагают, что коммунизм приведет к «упразднению города и деревни». Впоследствии марксисты стали интерпретировать эту идею как поглощение деревни городом, что не одно и то же. Процесс сближения города и деревни по условиям жизни действительно можно наблюдать в некоторых развитых индустриальных странах. Он не зависит от формы собственности и владения, он может происходить при капитализме не хуже, чем под руководством “пролетарского” государства. Здесь ключевым является не противоречие капитализма и социализма, а индустриализма и других фаз развития цивилизации. Пока господствует индустриальная организация, город поглощает деревню, превращает ее в пригород. Между тем с середины 60-х гг. ХХ века в развитых странах Запада начался процесс деурбанизации. Люди среднего достатка предпочитают жить не в мегаполисах, а в оснащенных современными “удобствами” коттеджах. И здесь приближение к выдвинутым Марксом целям идет безо всякой диктатуры пролетариата.

Модель общества, разрабатывавшаяся народниками на основе аграрной, не-индустриальной реальности, вновь становится актуальной.

* * *

 

Россия не смогла уклониться от пути капитализма и от экспроприации крестьянства. Значит ли это, что народники целиком ошибались в споре с марксистами? Экспроприация крестьянства была проведена не буржуазным режимом. Получается, что дело – не в капитализме, а в индустриализме. Спор велся о том, насколько можно сгладить издержки индустриальной модернизации.

Народники выступали за то, чтобы индустриальный сектор не разрушил то в традиционном обществе, что продолжает служить людям, чтобы преимущества от технологического прогресса получала не узкая каста собственников, а все население.

Они вели борьбу за сохранение многоукладного общества, которое развивается в сторону демократического социализма, где капитализм будет развиваться в рамках, ограниченных государственными и гражданскими структурами, которые не являются капиталистическими по своему характеру, даже если вовлечены в рыночные отношения. В сложной социальной структуре России народники стремились к сохранению всего, что может содействовать социализации личности, ее защите перед лицом капиталистического молоха.

И германские социал-демократы, и народники способствовали продвижению общества к социальному государству. Но ортодоксальные социал-демократы были поборниками индустриальной унификации, а народники стремились сохранить многообразие социальной системы, максимально демократизировать общественные структуры, чтобы облегчить дальнейшее движение, превышающее горизонт социального государства.

Путь России, а затем и большинства азиатских стран в индустриальное будущее оказался совсем не таким, как на Западе. Марксисты были правы в том, что нельзя миновать фазу индустриального общества, которую они связывали с капитализмом. Народники оказались правы в том, что можно миновать общество, в котором преобладают капиталистические отношения. Развитое индустриальное общество в нашей стране сложилось в рамках совсем другой модели, синтезировавшей традиции авторитарной культуры и общинного коллективизма, марксистскую идеологию, вобравшую многие народнические идеи, и мессианский вызов, присущий России задолго до споров социалистов. В Восточной Европе и «Третьем мире» задачи индустриальной модернизации решал не столько капитализм, сколько этатизм и коллективизм.

Каждое общество проходит универсальные фазы развития (впрочем, отличающиеся от указанных Марксом и Энгельсом), но оно движется своим путем, в соответствии со своим этно-национальным «кодом», своей традицией, которую народники учитывали гораздо внимательнее, чем марксисты. Дальнейшее развитие капитализма, возникновение империализма в начале ХХ века поставит эту проблематику в фокус внимания марксистской мысли. Лучше поздно, чем никогда.

* * *

 

Направление эволюции капитализма в конце XIX века вызывало у большинства социал-демократов оптимизм. Концентрация производства и капитала росла, и это, казалось, облегчало грядущий переход к социализму. В то же время капитализм как экономическая система становился все стабильнее, в развитых на тот момент капиталистических странах рос уровень жизни – в том числе и рабочих. Выводы, которые были сделаны Бернштейном, хотя и критиковались публично центристами, вытекали из этой тенденции – эволюция капитализма ведет к улучшению положения работников и развитию элементов, которые считались эксклюзивными признаками социализма. Следовательно – достичь целей социал-демократии можно без всякой революции. Укрепление капитализма – это и есть путь к социализму. Социалистический переворот представлялся детищем экономического полнокровия. Здесь утопия социал-демократии (социализм, коммунизм) смыкается с ее же антиутопией (сверхимпериализм). Социально-экономически это две почти идентичные конструкции различаются только тем, кто стоит на вершине – руководство трестов или представители рабочего класса (социал-демократы). Но если бы у социал-демократов что-то не сработало, получалось, что империализм мог вести не только к социализму, но и к капиталистической глобализации, и к государственно-индустриальной системе тотального господства, позднее известной как тоталитаризм. Фатальная неизбежность победы оказалась под сомнением, и выяснилось, что история предполагает субъективный выбор между совсем непохожими дорогами в будущее.

Поступательное развитие капитализма в Западной Европе означало одновременное расширение ареала капитализма и индустриализма, при котором периферия обслуживала нужды ядра. При этом ядро получает больше преференций, а периферия – больше издержек капиталистического развития. По наблюдению Чернова образуется глобальная иерархия народов, в которой одни как целое могут эксплуатировать другие.

Люксембург, предвосхищая идею «пределов роста», полагала, что развитие капитализма не может продолжаться само по себе, без периферии. Чем меньше остается периферии, не вовлеченной в капиталистические отношения, тем острее борьба за ресурсы, тем ближе подходит капитализм к своей гибели.

Если права Люксембург, то снятие остроты классового конфликта в развитых капиталистических странах – вполне естественный процесс, и антикапиталистическая революция является результатом не организации рабочего класса в развитых странах, а, напротив – военного конфликта и сопротивления «окраин» империалистической экспансии.

Ленин пытается совместить достижения Люксембург и ее ортодоксальных критиков. Империализм – это предельное состояние капитализма, дальше он развиваться не может по внутренним причинам. Но в силу этого системного кризиса он ищет резервы в экстенсивном развитии. Соответственно, падение империализма должно стать результатом внутреннего кризиса, поддержанного толчком, который периферия произведет в отношении развитых капиталистических стран.

* * *

 

Национальная консолидация середины XIX века, вызванная формированием индустриальных отношений с их нуждой в стандартизации культуры хотя бы на национальной уровне, к концу XIX века трансформировалась в глобальную борьбу за то, какая группа наций будет определять мировые стандарты. Индустриализм перерос национальные рамки географически, но он становился все более этатизированным (что соответствовало и тенденции социального государства), причем не только в регулировании социальных отношений, но и в расчистке пространства для хозяйствования.

Пределом роста империализма стал раздел мира, после чего глобальное межимпериалистическое столкновение стало вопросом времени. Этот грядущий конфликт империалистических интересов, на которое возлагал надежды Бакунин, стал теперь упованием левых социал-демократов. Империализм ведет к одновременному росту прочности конструкций Системы и к накоплению ее противоречий. Итог такому процессу может быть один – взрыв.

Для левых принципиально важно, чтобы энергия этого взрыва не была поглощена длительным межнациональным кровопусканием и связанной с ним шовинистической консолидацией наций. Отсюда тесная связь борьбы за революцию с борьбой против шовинизма.

Интернациональные лозунги повторяли и правые социал-демократы, для которых война означала срыв поступательного движения к победе. Но по мере их интеграции в национальные социально-политические системы они были настроены все более националистически. Социал-демократические партии были лишь частью социальной системы, основанной на национал-этатизме. И система влекла их к войне, несмотря на вялые потуги противостоять этой тенденции.

Поражение интернационализма предопределило «крах» Второго Интернационала. Потеряв авторитет, Интернационал уже не мог удерживать вместе социал-демократов не только разных национальностей, но, что существеннее – разных идейных направлений.

Если в Западной Европе национальное возрождение уже выродилось в империалистический шовинизм и национальное господство, то на периферии национальные движения по Ленину сохраняют освободительный потенциал, особенно – сталкиваясь с империалистическим господством.

Стратегическое размежевание в социал-демократии, таким образом, получает свое логическое продолжение. Правая социал-демократия находит союзника в социал-либерализме и буржуазном модернизме (поддержка буржуазного прогресса, пока он не выработает своих возможностей), а левая – в крестьянстве, бунтующем против капиталистической экспансии, и национально-освободительном движении народов «периферии». Первый путь ведет к угасанию социалистического движения в социал-либерализме, к снятию цели, а второй – к подмене цели социализма задачей, которая стоит перед обществами «периферии» – индустриальной модернизацей. Это оттесняло на обочину те социалистические идеи, которые скептически относились к индустриальному прогрессу, и в то же время делало пролетариат не столь важным элементом революции, как в классическом марксизме. Функции пролетариата может выполнять и носители пролетарского учения, опирающиеся на более широкий и размытый антиимпериалистический социальный фронт, заинтересованный в модернизации. Модернизация – задача национальная, что позволило большевикам после завершения «натиска» 1917-1922 гг. сменить приоритеты, заняться строительством «социализма» (на деле – индустриальной этократии, социального государства) в одной стране.

 

Революция и революционеры

 

Социализм по определению – это общество, качественно отличное от капитализма. Следовательно, переход от одного состояния к другому при всей его возможной плавности не может обойтись без качественных переходов, революций. Радикальные мыслители (Маркс, Бакунин и др.) отождествляют переход к социализму с революционным потрясением. Комплексный подход к этой проблеме, представленный в народничестве и прудонизме, рассматривает переход от капитализма к социализму как эволюцию, на которой должны происходить революционные прорывы. Попытка свести весь переход к эволюции (Бернштейн) вылилась в концепцию бесконечного приближения к социализму, а на деле – замедляющегося (вплоть до полной остановки) движения от капитализма к социальному государству. Если капитализм допускает успешную эволюцию человечества, социализм просто не нужен.

Но если мы сомневаемся в способности капитализма и индустриализма к вечному эволюционированию, то революции оказываются весьма вероятными спутниками будущего.

Революция – это социально-политическая конфронтация по поводу смены системообразующих принципов организации общества, преодолевающая существующую легитимность и открывающая возможности для социального творчества. Это творчество, самоорганизация, перемены в самой ткани социума оценивается Бакуниным как сущность революции, которую он называет «социальной». Маркс, а затем и Ленин, напоминают о важности «вопроса о власти» для проведения революционных преобразований и закрепления результатов народного движения.

Революция – не синоним насилия. Это – социально-политический переворот, ломающий старую политико-правовую оболочку, меняющий принципы социальной организации. Он может осуществляться разными методами. Революция теоретически может быть совершена без кровопролития, «мирными средствами» (чисто прудоновская позиция).

Но в XIX столетии политические течения еще не имели прививки от насилия, которую дал опыт ХХ века. Проблема насилия была скорее вопросом тактики, чем принципа. Стремление рационально преобразовать страну или мир требовало военной победы, а готовность экспериментировать на себе давала возможность не прибегать к насилию (если не вставал вопрос о самозащите эксперимента). Физическое воздействие на противника гармонировало с принятыми тогда методами действия элиты (от иезуитов до либеральных революционеров), и с настроениями отчаявшихся и необразованных масс. Будущее виделось как романтическая борьба на баррикадах, движение революционных колон, дым сражений, а затем результат — свободное общество свободных людей. И лишь часть социалистических мыслителей, прежде всего французских, переживших или воспринявших от родителей ужас Великой французской революции, стали понимать, что в дыму сражений выковывается не свобода, а диктатура.

* * *

 

Человеческая натура является и фундаментальной предпосылкой, и фундаментальным препятствием движения к социализму. Человек как таковой несет в себе и биологическое, и идеальное (креативное, духовное) начала. В социалистической мысли выделились два фундаментальных подхода к выработке стратегии движения к социализму в зависимости от взгляда на человека. Либо общество продвигается к идеальному, альтруистическому началу, подавляя стихию биологического (эгоистического, мещанского, непросвещенного) начала. После первого импульса идеалистического энтузиазма наступает неизбежный откат. Творческая энергия человека самомобилизуется на сопротивление принуждению, на адаптацию коммунистического проекта к потребностям реальных людей. Соотношение идеальных и «приземленных» качеств консервируется, так как творческие способности подчинены нуждам сопротивления человека идеальному проекту.

Другой путь – попытка выделить в самой стихии идеальные начала, и пестовать их, стимулируя самоорганизацию стихии, устраняя внешние препятствия для их развития, одновременно создавая условия для удовлетворения биологических потребностей. Уязвимая сторона этого пути – угасание проекта в случае неудачи самоорганизации, опережающего развития биологических потребностей над творческими.

В силу этого качественное преобразование общества невозможно чисто эволюционным путем. Без революционных импульсов эволюция угасает, но сам по себе революционный импульс может и не способствовать продвижению общества к идеалу. Это зависит от соотношения «духа разрушающего» и «духа созидающего».

Бакунин и Маркс полагают, что работники уже готовы творить новую социальную реальность, а Прудон, Герцен и Лавров настаивают на необходимости подготовки социально-культурных предпосылок для революции. Это разногласие ставит перед социалистической мыслью важную проблему связи революции и просвещения.

Бакунин видит в революции самой по себе предпосылку для стремительного культурного развития народа. Он считает, что разрушение государственности и ликвидация правящей имущественной элиты (кстати, отметим, тесно связанной с элитой культурной) даст преимущество “духовной стороне жизни”. Но эта мысль не доказана “Великим бунтарем”. Радикальный скачек к будущему обществу может привести к возвращению во времена варварства. На это Бакунину указывали коллеги по народническому движению Герцен и Лавров.

Революция откроет путь к просвещению трудящихся, росту их культурного уровня, или культурный уровень является необходимой предпосылкой для революции, без которого она не сможет обеспечить переход к новому обществу? Важно учитывать, что предпосылки революции отличаются от предпосылок нового общества и как правило возникают раньше. И речь должна идти не только о социально-экономических, но и о культурно-нравственных предпосылках.

Социальные структуры во многом зависят от нравственной традиции и этических представлений, но и нравственность исторически формируется социальными структурами. Кропоткин прав в том, что этот фактор нельзя игнорировать, но и с Бакуниным трудно не согласиться в том, что сама по себе нравственная проповедь даст ограниченные результаты – классовое общество легко изолирует чудаковатых альтруистов. Из этой взаимосвязи социального и нравственного факторов следует, что необходимо постепенное формирование новых отношений в тесной связи с распространением альтруистической морали – первоначально в рамках освободительного движения и локальных социалистических (коммунистических) экспериментов.

С учетом культурно-нравственной инерции, путь к «утопии» распадается на ряд этапов: вызревание элементов новых отношений в недрах эксплуататорского общества, социальная революция, которая приводит к возникновению «переходного» общества, например, федеративного социализма, постепенное укрепление анархических и коммунистических начал по мере развития альтруистической морали.

* * *

 

Важная проблема социалистического движения: различие интересов работников города и деревни. Перед революционерами встала альтернатива – встать на одну из сторон (например – пролетариата) или искать пути преодоления самого противоречия. Марксизм видел свою армию в пролетариате. Прудон и народники стали искать пути классового союза и синтеза. В крестьянской стране народники сделали ставку на крестьянство, но не отрицали и важную роль городских слоев в революции.

В ХХ веке идея рабоче-крестьянского союза была взята на вооружение марксизмом-ленинизмом. Крестьянство оставалось в этой связке страдательным членом. Маркс и Энгельс также пришли к выводу, что пролетарская революция в Западной Европе не увенчается успехом без «второго издания» крестьянской войны на Востоке Европы. Но и в этом случае не могло идти речи о равноправии крестьянского и рабочего движений. «Пролетарские» революционеры должны были воспользоваться крестьянским бунтом. Но и у народников революционный импульс исходит не от крестьян.

Социальный рычаг, который Маркс нашел в пролетариате, Лавров обнаружил в слое критически мыслящих людей. Но пролетариат более многочислен и сплочен. Поэтому радикальной интеллигенции необходимо опереться на массы народа, которые являются «заказчиком» социалистического проекта. В России второй половины XIX века народничество обречено было ориентироваться на крестьянство не только из-за того, что искало в общине модель будущего, но и в силу демократизма. Раз народ – крестьянство, то на крестьянство и следует опираться прежде всего, а уже во вторую очередь – на рабочих. В ХХ в. коммунисты в странах Азии были готовы отодвинуть в сторону «пролетарский характер» революции и формировать свои армии и партийные аппараты из крестьян. В конечном итоге технологически марксистский коммунизм и народничество пришли к общей схеме: лидерство интеллектуалов, разночинная организация, опора на активные массы трудящихся – рабочих (по возможности) и крестьян.

* * *

 

Главная предпосылка пролетарской революции по Марксу 40-х гг. – это не столько развитость капитализма, сколько наличие боеспособного пролетариата — армии революции и строительного материала нового общества.

Маркс надеется, что пролетарии используют свою энергию отрицания капитализма для разрушения этого строя, что автоматически приведет к возникновения нового строя – коммунизма. Но значит ли это, что рабочие сами по себе испытывают стремление именно к коммунизму. Позднее Ленин отметит, что стихийное рабочее движение не вырабатывает социалистической стратегии, идеология социализма привносится в рабочий класс извне, со стороны интеллигенции. Из этого следует, что соответствие социалистической стратегии интересам пролетариата – это теоретическая модель, а не результат эмпирических исследований.

В XIX веке собственно пролетарское сознание было значительно ближе к тред-юнионизму и анархизму, чем к марксизму. Но тред-юнионизм еще не выработал своей идеологии (позднее ее роль станет играть социал-либерализм, выработанный политическими движениями), и радикальное рабочие движение тяготело к анархизму. Рабочий еще не оторвался от крестьянских и ремесленных корней, и его идеологи стремились вернуть пролетариев к распоряжению средствами производства на новом техническом уровне. После того, как рабочие окончательно свыклись со своим положением инструмента высоко специализированного производственного организма, изменилось и их сознание. Тред-юнионизм соединился с этатистской социал-демократической стратегией, когда задачи социальной защиты стали возлагаться на «свое» государство. В фордистскую эпоху эта тенденция стала преобладающей.

Предлагая себя в качестве выразителя интересов пролетариата, марксизм на деле собирается идти дальше, чем нужно самому пролетариату как классу. Пролетариат, таким образом, оказывается попутчиком марксизма, его союзником до возникновения социального государства. Марксистская идеология может соответствовать интересам не только (и даже не столько) пролетариата, сколько управленческой элиты индустриального общества (технократии, бюрократии).

Ленин предлагает устранить противоречие марксистской идеологии и изначального пролетарского сознания, коммунистического проекта и социальной стихии с помощью модели «пролетарской революции»: организация рабочего класса (марксистская интеллигенция + сознательные рабочие) руководит всем пролетариатом, а от его имени – также революционной частью крестьянства. От партии исходит организованность, которая все глубже проникает в тело стихии. Эта модель, явившаяся марксистским развитием идей бланкизма, обеспечила большевизму возможность эффективного взаимодействия с социальной стихией (что было ахиллесовой пятой большинства оппонентов большевизма).

* * *

 

Раскол социал-демократического движения и выделение коммунистического марксистско-ленинского движения в результате потрясений, связанных с Первой мировой войной, вылились в реализацию двух стратегий: либо воспользоваться мировым кризисом и вызванными им революциями для начала строительства альтернативного капитализму общества, не имея всей полноты предпосылок социализма; либо превращение социал-демократии в элемент капиталистического общества, который борется за улучшение положения рабочего класса и в то же время стоит на страже существующей социально-политической системы перед лицом кризиса. Стратегия ожидания расчистила препятствия к интеграции социал-демократии в существующую индустриально-капиталистическую систему с соответствующей коррекцией этой системы в интересах рабочего класса.

Радикальный марксизм в России в 1917 г. получил преимущества за счет своего союза с низовым социальным движением, с низовой самоорганизацией, на которую возлагал надежды еще Бакунин. Но модель общества, которой руководствовался большевизм, была отторгнута крестьянским большинством населения, а в значительной степени и рабочими. В ходе Революции и Гражданской войны 1917-1922 гг. модель государства-фабрики навязывалась массам силой, крайне авторитарными средствами. И хотя коммунизм в теории – самый свободный и демократический общественный строй, его реализация авторитарными средствами выявила доминирование централистичного властного идеала над демократическими задачами марксизма. Это подтвердило, что результат преобразований определяется не только провозглашенной целью, но и средствами ее достижения. Цель не оправдывает средства, а поглощается ими.

Реализуя марксистский идеал в стране, не прошедшей этапа индустриальной модернизации, коммунисты вынужденно брали на вооружение некоторые народнические идеи, в частности – о своеобразии путей к социализму в разных странах, о союзе с крестьянством, о «прямой дороге» к социализму в условиях неразвитого капитализма. Но при этом коммунисты отрицали ядро «общинного социализма» – его конструктивную программу. Однако марксизм много взял у своих оппонентов, и в этом отношении элементы антиавторитарного социализма могли найти немало точек опоры в официальной марксистско-ленинской идеологии СССР, а также в культурных традициях страны. С этим связано «проступание» народничества в советской культуре вопреки ленинизму.

Марксизм (в том числе ленинизм) является социалистическим течением, наиболее адекватной индустриальному обществу, а значит – задачам модернизации, которые стояли перед страной. Народничество было течением социализма, наиболее адекватным традициям страны. Насколько в советском обществе осуществлялась модернизация – реализовывался марксистский проект; насколько народ при этом заставлял режим учитывать традиции страны – воспроизводились элементы народничества. В результате синтеза социалистических традиций, модернизационного напряжения и автономного социального и индивидуального творчества возникла советская культура, основанная на социалистических ценностях. Достижения этой культуры следует отличать от тоталитарного стержня коммунистического режима. По мере эрозии этого стержня в 60-80-е гг. советская культура только процветала.

* * *

 

Маркс и Ленин полагают, что революция будет состоять из нескольких периодов натиска». Ленин считает, что в ходе одного из таких «натисков» возможна победа социалистического движения первоначально в немногих или даже в одной капиталистической стране. Но построение социализма как общества станет итогом этих натисков и делом наиболее развитых стран.

Мировая война ослабила империалистическую систему в ее ядре и создала окончательные предпосылки для нового строя. Ленин, с его моделью социализма-фабрики, считал, что для преодоления капитализма осталось сменить надстройку, свалить империалистическое государство, и заменить его пролетариатом, организованным в коммуну с помощью советов.

Однако в 1917-1919 гг. революционная волна первоначально выдвигала на первый план умеренных социалистов, планы которых в большей степени соответствовали стремлению масс к социальному государству и решению аграрного вопроса. Шанс на приход к власти коммунистов давали только дальнейшее углубление социально-экономического кризиса, неспособность умеренных социалистов хотя бы начать назревшие социальные преобразования.

Именно такая ситуация сложилась в России, где реформистские планы социалистов были блокированы либералами и правыми крыльями социалистических партий. Во второй половине года левыми социалистами и большевиками обсуждались две модели революции. Либо – проведение социальных преобразований с опорой на большинство трудящихся (как организованное в советы, так и нет). Это было возможно в случае компромисса между всеми социалистическими партиями и большевиками на платформе немедленного начала аграрной реформы (с последующим утверждением ее принципов авторитетом Учредительного собрания), государственного регулирования с одновременным расширением прав производственного самоуправления и участия работников в управлении производством. Либо – проведение аналогичных преобразований силами радикального меньшинства «демократии», опирающегося на недостроенную советскую систему и кадры активистов, лучше приспособленные к социально-политической конфронтации, чем к организации производства и обмена. Коалиционная конфигурация «однородного социалистического правительства» советов могла предотвратить широкомасштабную гражданскую войну и обеспечить основу для целостного синтеза социалистической традиции и «разделения обязанностей» между направлениями. Но такому развитию опыта Парижской коммуны не суждено было сбыться.

Прорыв к пост-капиталистическому обществу начали представители узкого спектра марксизма, что ограничило как теоретический багаж преобразований, так и организационные возможности преобразователей. Экспериментаторство коммунистов во многом вытекало из нерешительности социалистов и сопутствующего углубления кризиса.

Опыт Российских революций позволил практически разрешить проблемы, по поводу которых ломали теоретические копья российские социалисты – и марксисты, и народники. Уровень развития страны оказался достаточен для того, чтобы преодолеть капитализм уже в первой трети ХХ века (если понимать под ним систему, основанную на частной собственности). Этот уровень оказался недостаточным, чтобы создать социализм (если понимать под ним общество без элитарного класса и эксплуатации). Страна продолжила движение по пути индустриализма, индустриальный уклад (потеряв капиталистическую оболочку) стал господствующим. Но социализм так и остался гипотетической перспективой, и если ему суждено стать реальностью, то она будет уже пост-индустриальной. Это делает вновь актуальными размышления народников о таком социализме, который будет вытекать не из усиления индустриальной технологии, а из ее ослабления, введения в рамки, ограниченные интересами личности, а в дальнейшем – из преодоления индустриализма.

 

Социализм XXI века

 

Человечество встречает XXI век в условиях господства либеральной идеологии, которая лежит в основе правил «мирового порядка» и «политкорректных» взглядов правящих элит ведущих государств мира. Это позволяет апологетам либерализма даже надеяться на «конец истории» – некий символ вечности и безальтернативности существующего порядка. Но победив, либерализм не создал обещанного им общества равных прав, демократии и свободы. Мир по-прежнему основан на несвободе, господстве меньшинства, экономической нестабильности. Более того, мир неудержимо меняется под действием пост-индустриальных тенденций. Новый век требует идейной альтернативы либерализму, капитализму, глобальной «политкорректности». Без конструктивной альтернативы существующему обществу сбой глобального миропорядка может привести к откату общества во времена этнократии, ожесточенной борьбы национал-государственных машин за ресурсы, к трайбализму и контрмодерну. Развитие человечества не может быть устойчивым, если оно опирается на узкий спектр идей между либеральным глобализмом и этнократическим национализмом. Для того, чтобы общество могло сделать следующий шаг в будущее (а не назад в древность), ему необходима модель пост-капиталистического общества, и здесь никак не обойтись без наследия социалистической мысли.

Индустриальные формы господства подрываются современными культурно-технологическими тенденциями. Индустриальное общество прошло пик своего развития. Предсказанный Михайловским процесс диверсификации, снижения специализации, развития многофункциональности человека происходит все заметнее.

Идеологическая доктрина правящей в странах запада элиты утверждает, что произошел качественный сдвиг от индустриального к постиндустриальному обществу. Не происходит, а произошел. Подмена возможности совершившимся фактом нужна именно для того, чтобы обосновать ненужность социальных перемен, достаточность только технологических и культурных сдвигов. Либеральные марксисты вносят свой посильный вклад в доказательство этого тезиса. Но сами доказательства противоречат очевидным фактам: информационные технологии и культурное творчество пока развиваются под контролем управленческой элиты — государственных и предпринимательских структур. К тому же чтобы преувеличить роль пост-индустриального сектора, к нему относят службу сервиса, которая в реальности организована преимущественно либо на индустриальных (фаст-фуд, например), либо на до-индустриальных ремесленных принципах.

Рост объемов информационного обмена, количества людей, занятых в работе с информацией – недостаточно, чтобы говорить уже о принципиально новом обществе. Ведь рост числа бюрократов, перебирающих бумаги – не признак роста «информационного сектора». Распространение информационных технологий само по себе не излечивает многочисленных социальных нарывов на теле цивилизации, не означает качественную перемену в развитии общества.

Пост-индустриальные отношения лишь тогда могут считаться таковыми, если они качественно отличаются от индустриальных и до-индустриальных. Если новое общество – не вариант индустриального, то будут преодолены важнейшие черты прежней формации: специализация будет вытесняться многофункциональностью, воспроизводство по шаблонам – креативностью, вертикальные формальные отношения управления – сетевыми горизонтальными неформальными связями, прямое подавление и принуждение – манипуляцией с одной стороны и самоуправлением – с другой. Важная и наиболее заметная черта новых отношений – преобладание моделирования реальности над производством типовой продукции. Поэтому содержательно грядущую формацию можно характеризовать как моделирующую. Но в ней, как и в индустриальной формации, будут развиваться различные тенденции – и господство, и свободное социальное творчество, и угнетение, и солидарность. Одна тенденция – манипулятивный авторитаризм (элитаризм), другая – социализм.

Эволюция технологии – необходимое, но недостаточное условие для перехода к принципиально новому обществу. Технический детерминизм недостаточен для объяснения нынешних социальных перемен. Если бы компьютер изобрели в начале ХХ века, он был бы использован не для создания коммуникационных сетей, а для гигантских плановых центров государства. Развитие технологии в свою очередь обусловлено более широким полем культуры, запросом на креативность. Этим запросом продиктованы ослабление диктата управленца, усиление свободы творчества автономного производителя, смена принципов субординации – назначенчество и верховенство собственника будут уступать место критерию знаний и творческих навыков. Это облегчает горизонтальные контакты не только внутри производственной группы, но и вне ее, в корневых гибких связях небольших автономных групп.

Промышленные корпорации стремятся (и не безуспешно) подчинить себе автономные креативные ядра. Но опыт показывает, что производство информации требует более гибких форм управления, большей автономии производителя-творца, чем это принято в жестко управляемой индустриальной организации. Информационный продукт производят люди, которые лучше разбираются в своем деле, чем их начальник. Отсюда – необходимость в манипуляции сознанием, когда управляемый не замечает своей зависимости. Работники моделирующего сектора могут развиваться свободно от управленческого диктата, но это — только потенция. Ведь для этого креативный слой должен быть свободен и от самого элитаризма, даже от собственных привилегий, дабы иметь открытый характер, свободно пополняться, «втягивать» в свой состав творческие элементы других слоев, тем формируя многообразный социум самостоятельных самоуправляемых социальных организмов, состоящих из работников-владельцев.

Разнонаправленные процессы – укрепление структур глобального информационно-экономического управления (а значит – и глобальной информационно-финансовой элиты) и складывание системы горизонтальных информационно-неформальных (информальных) связей – ведут к возникновению противостоящих секторов моделирующей формации (что не исключает формирования также смешанных и синтетических секторов). Возможно, именно социализм станет одним из полюсов общества, преобладающего в истории XXI века.

Социалистический сектор первоначально будет существовать параллельно с другими. Он нуждается в надежной защите от разрушения, от агрессии более примитивных социальных форм – капитализма, государства, мафиозных кланов и др. Поэтому социализм заинтересован в развитии и укреплении различных форм народовластия (самоуправления и федерализма) и правового, организованного общества, а также в защите социальных, экологических, гражданских стандартов и внешнеполитической безопасности.

Таким образом, социализм XXI века – это не устройство государства, а сектор общества. Его формула: самоуправление + равноправные связи + творческий характер деятельности работников + федеративная демократия.

Картина будущего будет зависеть от того, какая из двух основных тенденций возобладает – информационный манипулятивный тоталитаризм или корневые креативные информальные структуры. Как и в ХХ столетии, где модель социально-государственного индустриального общества осуществилась в различных формах (советской, фашистской, рузвельтовской, шведской), в XXI веке будут существовать разные варианты новой общественной системы.

В современном мире наблюдается серьезный перекос в скорости вызревания предпосылок новой формации «сверху» и «снизу». Если система нового управления в современном мире почти достроена, то «противовес» в виде новой структуры общества, далек от завершения. В случае межформационной революции с центром на Западе может возникнуть тоталитарная модель новой формации, где управление преобладает над саморегулированием (нечто подобное произошло в ряде стран в ХХ веке, когда неизбежный переход к индустриальному социальному государству привел к появлению тоталитарных режимов).

Виртуальная культура допускает возможность одновременного сосуществования на одной территории субкультур с разными мировоззрениями и собственными системами управления. Вероятно даже сосуществование на одной территории разных государственно-политических систем, которые вовлекают пользователей различных теле- и интернет-каналов. Некоторые мировые субкультуры могут начать играть роли, сопоставимые с ролью отдельных государств. Социалистический сектор также может распасться на несколько самостоятельных конкурирующих субкультур. Найдут ли они возможность для согласования своей деятельности, сближения идей и стратегий?

От этого зависит, насколько успешным будет продолжение истории социализма в XXI веке, насколько гуманным, демократичным, свободным, солидарным и творческим будет будущее человечества, наше будущее.

 

 

 

 

 

 

Поделиться