Впервые социализм был привит на социальную почву Робертом Оуэном (1771-1858). Если не считать кратковременных аграрных попыток последователей Уинстенли, практический социализм начался в XIX веке. То, что прежде было лишь интеллектуальным построением, благодаря усилиям Оуэна приобрело практические подтверждения или опровержения, а само социалистическое движение стало постоянным и уже не исчезающим с общественной арены фактором.
Обычно Оуэна включают в триаду социалистов-утопистов вместе с Анри де Сен-Симоном и Шарлем Фурье. Это похоже на объединение Мора и Мюнцера. Современники Фурье, Сен-Симон и Оуэн представляли закат и восход, чистую утопию и практику социализма. Оуэн многое унаследовал от утопического этапа общественной мысли. Подобно всем авторам эпохи Просвещения, он конструирует свои социальные проекты как машину, постоянно сбиваясь с принципов на детали. Оуэн верит в то, что человек устроен просто, и это позволяет легко спрогнозировать работу всей социальной машины. Оуэн — в ряду предшественников футурологического социализма. И все же он — первый практик.
Исток практического социализма
Роль Оуэна в развитии современной цивилизации трудно переоценить, но последователи не признавали «отцовства». Оуэн инициировал шаги к социальному государству на британской почве. Если Французская революция стала двигаться к этой системе под давлением возбужденных революционных масс, то Оуэн настаивал на необходимости решать социальную проблему до того, как она выльется в революцию. В этом смысле Оуэн является родоначальником современного социального государства, ибо именно его пропаганда фабричного законодательства впервые позволила пролоббировать в британском парламенте принятие закона, ограничивающего рабочий день – пока лишь для детей.
Социальное государство – система государственных мер и структур, которые защищают социальные права работников и уязвимых слоев населения, а также снижают уровень социального расслоения общества с помощью правовых гарантий и путем перераспределения средств через государственные и общественные структуры. Это – способ осуществления части социалистической программы, который по своему механизму является не социалистическим, а бюрократическим. В социалистическом обществе по определению не может быть высокого социального расслоения, и все люди должны быть защищены от нищеты независимо от своего положения в обществе. То, что по мнению теоретиков социализма, новое общество обеспечивает автоматически, можно искусственно делать и при капитализме. Само по себе социальное государство еще не создает социалистических отношений, формируя лишь предпосылку для них, приближая капиталистическое общество к социалистическому по ряду параметров (отсюда – распространенный, но некорректный термин «шведский социализм»). Промежуточное положение социального государства между капитализмом и социализмом предопределяет такие его черты, как неустойчивость (в капиталистическом обществе время от времени побеждают опирающиеся на крупный капитал либеральные силы, которые демонтируют институты социального государства) и бюрократические издержки (значительная часть отчуждаемых у общества ресурсов уходит на поддержание функционирования бюрократического аппарата). Но в любом случае недостатки социального государства, которые отчетливо проявились в ХХ в., не должны заслонять от нас его важнейшую заслугу – оно на практике открыло эпоху борьбы с нищетой трудящихся классов. Как бы ни было несовершенно социальное государство, как бы ни было непоследовательно смягчение им недостатков капитализма, без него – страдания миллионов людей были бы сильнее, а предпосылки посткапиталистического (социалистического) общества – слабее.
Локальная модель социального государства была организована на фабрике Оуэна в Нью-Ленарке. Он был первым предпринимателем, который открыл удивительный для современников эффект: если вкладывать в обустройство быта рабочего и его образование больше средств, то значительно увеличивается прибыль[72]. Гуманист Оуэн, стремившийся к преодолению капиталистического рабства, доказал оппонентам свою правоту с помощью рационального эксперимента. Гуманизировав экономику, он заработал больше денег. Если бы удачливый предприниматель остановился на этом, то нынешние охранители социального капиталистического государства вспоминали бы о нем с величайшим почтением.
* * *
Но Оуэн видел, что его эксперимент в Нью-Ленарке не способен решить проблему негуманности человеческих отношений, их животного (а не истинно человеческого) состояния («Человек человеку волк»). Оуэн провозглашает: “Частная собственность отчуждает человеческие умы друг от друга”[73]. Так в новую эпоху был повторен вывод Мора о том, что корень зол лежит в частной собственности.
Отказ от собственности узкой элиты на основные богатства страны поможет преодолеть конфликты, вызванные индивидуализмом.
Первоначально Оуэн был привержен идее о том, что изменение социальных отношений быстро изменит и человека. М. Туган-Барановский выводит это мнение Оуэна из его профессионального опыта: “Как руководитель огромного фабричного предприятия, в котором от него зависели многие сотни людей, Оуэн пришел к убеждению в пластичности человеческой природы, в ее изменчивости под влиянием условий среды”[74]. Но той же точки зрения придерживались и другие основоположники социалистической мысли, принадлежавшие к иным профессиям. Между тем сама эта мысль была скрытым вызовом Просвещению: недостаточно объяснить человеку «правду». Давление социальных условий окажется сильнее “правильных” идей. Человек должен иметь возможность действовать в соответствии с нормами гуманной морали, этому должна содействовать социальная среда. Важно только не забывать, что и обратное верно – какими бы ни были социальные формы, привычки и моральные нормы, «предрассудки» и представления людей будут тянуть в свою сторону. Инерция общественного процесса таится и в социальных отношениях, и во внутреннем мире людей.
* * *
Вслед за Д. Беллерсом, которого Оуэн считал своим единственным предшественником, он доказывал необходимость создания поселков на пустующих землях, которые можно заселять неимущими. Но если для Беллерса это была прикладная возможность решить проблему безработицы, то для Оуэна — путь к преобразованию всего мира.
Размышляя над опытом Нью-Ленарка, Оуэн, пришел к выводу, что полная гуманизация человеческих отношений, полное преодоление уродующих личность эксплуатации и разделения труда дадут еще больший экономический результат. Он смотрел на человеческие отношения с умилением химика – если капля дала такой эффект, то почему бы не залить целую цистерну и не начать производство добра в промышленных масштабах? Необходима организация отношений на коммунистических основах.
Оуэн считал, что “эгоистические и индивидуалистические стремления нашего животного существа должны быть так направлены, чтобы человек извлекал свое основное вознаграждение из самого содействия равенству и счастью других”[75]. Условием этого Оуэн видел равенство, понимаемое как равенство возможностей.
В отличие от коммунистов-государственников, которые, приходя к аналогичному выводу, начинали готовить «заговор равных», Оуэн был принципиальным противником насилия. Он считал, что новые отношения нельзя навязывать силой, ибо в этом случае они будут ничуть не лучше старых. Нужно показать пример более справедливой и рационально организованной жизни, при которой нет общественных язв, господствующих и угнетенных людей, при которой человек уверен в завтрашнем дне и не боится впасть в нищету.
Как и Фурье, Оуэн не намерен сокрушать существующий социальный порядок. Он будет проводить свои преобразования в экспериментальной колбе и исключительно на добровольцах.
Оуэн предложил желающим создать общину, в которой все будут добровольно трудиться и делиться всем по-братски. Когда выяснится преимущества жизни в таких общинах, они покроют землю и образуют федерацию общин, которая заменит государство.
Казалось бы, этот эксперимент был обречен. И он был обречен… Но не все так просто.
«Новая Гармония»
В 1824 г. Оуэн приобрел у религиозной организации благоустроенное поместье в американском штате Индиана и назвал его «Новая гармония». Впоследствии большой ошибкой реформатора считалось приглашение будущих колонистов «на готовенькое». Условия формируют характеры. Оуэну казалось, что уже сама благоустроенность будет формировать положительные характеры. Но участники эксперимента не приложили усилий к созданию «Новой гармонии». Ее стены ничего не значили для этих людей, не оставили следа в их характерах.
Оказавшись в стартовой точке социалистического движения, Оуэн неизбежно столкнулся с одной из основных проблем, которая затем будет терзать все направления социализма – с проблемой переходного периода.
Можно ли осуществить переход к социальному идеалу одним рывком, или для этого необходима промежуточная стадия.
При всей уверенности в благотворности общественных условий, Оуэн понимал, что люди, воспитанные в капиталистическом обществе, не смогут сразу начать жить по законам альтруизма. Если ты все время боялся впасть в нищету, копил на черный день, то очень трудно немедленно начать работать на коллектив «просто так». Поэтому первоначально, по принятой в марте 1825 г. конституции “предварительной общины”, колонисты должны были получать «по труду». Но как измерять этот труд, в каких единицах? Этот вопрос вставал перед всеми последователями автора трудовой теории стоимости экономиста Д. Рикардо, включая младших современников Оуэна Прудона и Маркса. Если рабочий получает за труд продукты, то необходим эквивалент, позволяющий приравнять затраты труда к объемам продуктов. Поскольку при рыночных отношениях таким эквивалентом являются деньги, то соблазнительно считать деньги эквивалентом труда, а размер продукта в деньгах (стоимость, ценность) — размером затраченного труда (с учетом производственных издержек).
Но в капиталистическом обществе деньги получают не только трудящиеся (то есть работники, непосредственно производящие осязаемый продукт). Люди, отдающие приказания или их наследники, получают гораздо больше. Причины этого оценивались социалистами по-разному. Прудон считал, что таким образом нарушаются законы свободного рынка, что приводит к монополизму, дисбалансам, кризисам и нищете. Маркс полагал, что эксплуататоры отчуждают труд рабочих, недоплачивают прибавочную стоимость. Оуэн считал, что можно исчислить объективную стоимость продукта в рабочем времени и сделать ее постоянной, освободив таким образом от случайных рыночных колебаний[76]. Оплата должна была производиться трудовыми бонами, которые характеризуют рабочее время, а не качество труда.
Если стоимость товаров соответствует рабочему времени, то и распределение должно осуществляться «по труду», по затратам рабочего времени. Но уже эксперимент Оуэна подтвердил подозрения скептиков о том, что время времени и труд труду рознь. Люди работают с разным «огоньком», квалификацией и эффективностью. Попытки Маркса позднее обосновать разделение на простой и сложный труд только подтвердило отсутствие методики вычисления «общественно необходимого рабочего времени». Пока качество труда обусловлено индустриальным механизмом стандартизации, а интенсивность – темпом конвейера, такие оценки возможны хотя бы приблизительно. Но как только значение приобретают качественные характеристики, вся схема рушится.
* * *
На приглашение Оуэна съехалось более 800 человек. Принимали всех. Ведь социальные условия должны были благотворно преобразовать характер любого человека.
Организовать такое сообщество было нелегко. Но Оуэн поставил более величественную задачу – сообщество должно было самоорганизоваться. Оуэн стал основоположником альтернативных общин (коммун). От традиционных крестьянских общин они отличались тем, что создаваемый выходцами из социальных слоев, давно уже покинувших аграрное общество. Важно понять суть этого явления, ибо к концу ХХ оно доказало свою жизнеспособность. Альтернативные общины возникают по всему свету, и некоторые существуют в течение нескольких десятилетий. Что это – бегство из цивилизации в «идиотизм деревенской жизни», как назвал догородскую среду доктор Маркс?
Нельзя не заметить ключевых различий между идеей Оуэна и традиционной деревней. Наиболее важным отличием общин Оуэна от традиционной аграрной общины и даже общин диггеров (сторонников Д. Уинстенли) является стремление к сочетанию коллективизма и интеллектуализма, сельской, промышленной и научно-творческой деятельности, производственного и территориального гражданского самоуправления.
Оуэн считает, что фабричная система открыла возможность движения в направлении гармоничного социалистического общества[77]. Из коллективного производства, возникшего в современную эпоху, логически вытекает и коллективное владение. Если все на современном предприятии и так вместе работают, то почему задачи управления этой работой нужно доверять узкой элите. Пока работники недостаточно образованы, это имеет объяснение – инженер лучше разбирается в производстве. Но если работник будет образован не хуже инженера, то уж дело-то свое он точно знает не хуже.
Большинство участников эксперимента были лучше подготовлены к интеллектуальному труду, но должны были заниматься и физической работой.
Ферма принадлежала самим работникам. Оуэн — сторонник полной демократии и ненасилия. Единственное возможное наказание, крайняя мера — удаление из общины. И только в том случае, если не удалось прийти к согласию конфликтующих сторон.
Оуэн считал, что замещение должностей будет происходить автоматически — по мере достижения того или иного возраста общинниками. Но в силу небольшого размера общины Оуэн не видит необходимости в специалистах-управленцах (некомпетентное управление станет затем одной из причин разорения общин).
В общине не должно быть никакой правящей касты, подробной регламентации – только основные гуманистические принципы, добровольно выполняющиеся всеми участниками. Община Оуэна – не государство. Таких общин в стране должно быть множество. Жители общин не должны иметь привилегий по отношению к другим гражданам.
* * *
Капиталистический индивидуализм превращает человека труда в нищего, в то время как узкая «паразитическая» каста живет в роскоши. Это лейтмотив социалистической критики XIX в. Для этого столетия и для нынешних стран Третьего мира она выглядит вполне оправданной. Капитализм жесток и несправедлив. Кризисы перепроизводства, нищета, расточительное расходование ресурсов доказывали (да и доказывают), что капитализм неэффективен. Но есть и более серьезная проблема. Узкая индустриальная специализация превращает человека в инструмент, однобокую функцию. Оуэн считал, что разделение труда представляет собой лишь иное проявление бедности и умственного бессилия[78]. Индивидуумы, конкурируя друг с другом, разрушают друг друга, и в этой системе существуют лишь как пассивные инструменты.
В Нью-Ленарке Оуэн попытался решить эту проблему, занявшись культурным развитием работников в нерабочее время. Он повел себя как альтруист и получил экономический эффект. Теперь, в Новой Гармонии, Оуэн стремился построить общество на основе альтруистической помощи людей друг другу, преодоления узкой специализации путем многостороннего развития личности. Общинник должен выполнять черную и творческую работу, вместе со всеми участвовать в материальном производстве, духовных поисках и развитии культуры.
Специализация, уродующая личность, в то же время обуславливает необходимость элиты, управляющей трудящимися: работников, узко специализирующихся на какой-то одной операции, нужно координировать, соединять их раздробленный труд в единое целое. Такое «отчуждение» работников друг от друга из-за их однобокой специализации прямо противоречит принципу гуманизма, который отстаивает Оуэн. Человек должен быть многосторонним, гармонично развитым творцом, а не однобоким инструментом элиты, предназначенным для какой-то узкой функции. Следовательно, работник должен быть специалистом в разных областях. Начиная с Оуэна эту проблему пытались решать путем смены занятий. Как позднее напишет В. Маяковский: «попашет, попишет стихи». Но уже в Новой Гармонии необходимость заниматься не только интеллектуальным творчеством, но и уборкой навоза вызывала неприятие. И дело не только в том, что чистка сортиров вызывает меньше удовольствия, чем, скажем, музицирование. Творчество увлекательно, оно затягивает, и необходимость отвлекаться от него на нетворческий труд раздражает и разрушает творческий процесс. Оуэн не услышал предупреждения Фурье о различии функций труда и творчества. Но и предложение Фурье просто разделить тружеников и творцов противоречит гуманизму Оуэна. Выход в другом – в вытеснении нетворческого труда творчеством, в механизации работ и быта. Первые шаги в этом направлении делались уже в Новой Гармонии и особенно в других поселениях оуэнистов. Труд в Новой Гармонии был «добровольным» (хотя широко использовалось моральное принуждение). Считалось, что община будет заботиться о его привлекательности (здесь Оуэн идет за идеей Фурье). Но технические возможности для этого были невелики, особенно когда речь шла об обслуживании не себя самого, а сотен людей – большой общины, огромной семьи.
Оуэн поставил великую задачу преодоления специализации в условиях, когда на специализации держалась вся экономико-техническая система индустриализма, позволившая человечеству добиться роста благосостояния части населения, падения смертности, снижения угрозы голода. В те времена тенденция к росту специализации набирала силу. Технические условия для отказа от специализации отсутствовали, и за гуманистический порыв «против ветра» приходилось платить падением эффективности производства и казарменным принуждением интеллектуалов к тяжелому физическому труду. Это была благородная, но низкоквалифицированная помощь чернорабочим. Но, забегая вперед, вспомним, много ли пользы принес нашей экономике труд профессоров на овощебазах.
Попытка решить проблему специализации путем «смены труда» доказала к концу ХХ века свою бесперспективность. Как разовая помощь, добровольный порыв, проявление альтруизма это всегда вызывает уважение и эмоциональный подъем. Но экономический механизм на этой основе не может сохраняться. И все же проблема специализации остается, как и задача ее преодоления. Может быть, возможны иные пути? К концу ХХ века появляется возможность дать положительный ответ на этот вопрос.
* * *
Коллективизм, тем не менее, первоначально дал значительный экономический эффект. Впоследствии это явление повторялось снова и снова в ХХ веке – во время революций в России, Испании, Венгрии и других странах. Работники, становясь хозяевами предприятия, начинали трудиться за двоих. Коммунистический альтруизм здесь не при чем. Работники работали на себя, ради того, чтобы предприятие дало доход новому хозяину – самому работнику. Капитализм, часто-собственническая организация, главным основанием которого считается рыночное стимулирование производства, материальная заинтересованность – не дает этой заинтересованности работнику. Только преодоление капитализма при сохранении товарообмена могло и может дать ему такой стимул.
Уже в Новой Гармонии стало ясно, что материальные стимулы неразрывно связаны с духовными. Ощущение, что тебя никто не угнетает, не эксплуатирует, вызывает всплеск энтузиазма. Но закрепить его обычно не удается. На место праздника труда приходят будни.
Отсутствие у работников управленческого и тем более самоуправленческого опыта приводит к сбоям. Для одних это стимул учиться, отлаживать механизм самоуправления, накапливать опыт. Для других – стартовая точка разочарования либо радикализации (как можно скорее пробежать трудный участок и перейти к следующему). Отход от чистоты принципов часто рассматривается как начало разрушения, превращение нового общества в один из вариантов старого. Возникает соблазн осуществить все сразу и по максимуму. Если у реформаторов, почувствовавших соблазн радикализма, под рукой окажется сила принуждения, начинается кровавая конфронтация «нового» и «старого», которая все равно как правило заканчивается каким-то синтезом или компромиссом между ними.
Оуэн, конечно, не мог прибегнуть к силе. Но он тоже был подвержен соблазну радикализации. При чем в этом случае даже не в связи с разочарованием, а от «головокружения от успехов», как выразится через сто лет теоретик и практик совсем другого социализма.
Оуэн лишь время от времени жил в общине, создававшейся на его средства. Нужно было вести агитацию, привлекать новых людей и деньги. Увидев первые успехи, он решил, что пора переходить к коммунизму. Такова общепринятая версия[79]. Но почему Оуэн немного не подождал, не проверил? Обычно это объясняют его наивностью – как никак утопист. Оуэна можно упрекнуть в самоуверенности, в догматизме и недальновидности, но никак не в деловой наивности. Не будем забывать, что перед нами – опытный организатор, расчетливый предприниматель, заработавший немалые капиталы на производстве, а не каких-то махинациях. Видимо, Оуэн не только радовался успехам, но видел и опасности переходного периода, который имеет собственную логику, инерцию, противоречия. Многое было непродуманно в системе стимулирования и управления. И лидер, опираясь на энтузиазм общинников, предпочел поскорее сделать следующий шаг.
* * *
В феврале 1826 г. по предложению Оуэна была принята конституция “Общины совершенного равенства”. Она провозгласила коммунистические принципы. “Будет общность собственности относительно… предметов, известных под именем капитала в самом обширном значении слова, т. е. всего того, что не предназначается для непосредственного потребления”, — говорилось в конституции общины[80].
Теперь колонисты должны были получать поровну и трудиться, всеми силами приумножая коллективную собственность общины, “работать и получать по совести”. Разделение труда отменялось. Каждый должен был выполнять работу каждого. Решение, продиктованное успехами первого этапа эксперимента и стремлением не замечать его первые трудности, было встречено общинниками с энтузиазмом. Ради этого они и ехали в Индиану.
Вскоре, однако, выяснилось, что совесть общинников еще долго останется прежней. Коллектив медленно преобразовывал характеры людей, и притом не обязательно в том направлении, которое ожидал Оуэн. «Переходный период» не успел выполнить своих задач.
Общинники предпочитали интеллектуальные занятия. Демократическое устройство общины и преобладание в ней интеллектуалов способствовали этому. Выпускавшаяся в общине газета (“Нью гармони газетт”) писала об этом: “Мы все наше время проводим в спорах об отвлеченных предметах; вся наша энергия уходила на пустые усилия, каждый старается убедить других в том, что только он способен указать путь к совершенному блаженству”[81].
Но так ли пусты были эти усилия. В чем предназначение человека, если не в размышлении о своем месте в мире и обществе, не в общении на эти темы. Смысл социалистической идеи заключался в спасении человека от нищеты и отупляющего труда. Что же удивляться тому, что общинники предпочитали интересные им беседы уборке скотного двора. Но плохая уборка скотного двора в условиях самообеспечивающейся общины вела к ее экономической гибели.
Вечная проблема коммунистической идеи и социалистической практики — что делать с лентяями. Если человек делает вид, что работает, а на самом деле “валяет дурака”, то его соседу становится обидно. И принудить коллегу к работе с огоньком никак не получается. Уборка свинарника его не привлекает, а получает вознаграждение независимо от того, как трудится. Такое отношение к труду заразительно. Если он не работает — почему должен работать я? Работая на сообщество, человек вправе рассчитывать на эквивалентную отдачу. Но эквивалента нет, и замечая, что его запросы не удовлетворяются, что товарищи работают не так интенсивно, как хотелось бы (это может быть иллюзией), человек теряет стимул для собственного самоотверженного труда.
Интересно, что такая же психология господствует и среди большинства рабочих мира, не участвующих ни в каких экспериментах. Но у них за спиной стоит целая система надсмотрщиков и стимулов. Радикальная коммунистическая идеология рассчитывает на моральные стимулы и проигрывает, потому что не может создать альтруистическую мораль прежде, чем возникнут коммунистические отношения. А отношения эти не могут работать, пока не создана соответствующая мораль. Только религиозные общины способны приближаться к коммунистическому идеалу, потому что в них объединяются люди, поглощенные сверхидеей. Но быт часто разрушает даже такие сообщества. И монастыри поглощаются бытом. Светские коммунистические общины в большинстве своем были обречены на распад еще раньше, так как объединяли людей разных взглядов.
Но была ли обречена на распад переходная модель общины, которая была “преодолена” с провозглашением коммунистических принципов в 1826 г.? Этот эксперимент тогда не был поставлен.
В связи с этим интересно обратиться к критике Оуэна его великим современником Фурье: “Секта, руководимая господином Оуэном, утверждает, что она основывает социетарный (здесь — социалистический — А. Ш.) строй; делает же она совсем противоположное: … она трудами своими подрывает доверие к ассоциации”. Фурье называл оуэновскую общину “монастырским режимом общности благ”. Он считал, что нужно развивать качества людей “в каждом отдельном человеке без того, чтобы задевать массу”[82].
Фурье так и не смог воплотить в жизнь свою теорию, и в этом смысле в его критике чувствуется нотка зависти. Резкость критики всегда камуфлирует наиболее важные разногласия. Каково соотношение практики Оуэна и теории Фурье?
Между двумя теоретиками есть важное противоречие, на которое обратил внимание М. Туган-Барановский: “для Оуэна человеческая природа есть нечто в высшей степени пластичное и изменчивое; цель общественного преобразования заключается в изменении человеческой природы, в создании нового человека, более соответствующего нашему нравственному идеалу.
Цели общественной реформы для Фурье прямо противоположны. Фурье… был убежден в неизменности основных свойств человеческой природы, а с другой стороны был решительным аморалистом. Не человеческий характер должен приспосабливаться к общественному строю, а общественный строй должен быть приспособлен к неизменным свойствам человеческого характера”[83].
Гуманизм и «аморализм» двух мыслителей противостоят относительно. Оуэн – радикальный гуманист. Он готов принести на алтарь братских отношений между людьми и традиционную мораль, включая семейные узы. Он выступает за единую семью в общине[84]. Но и Фурье, при его показном аморализме, вполне гуманен, он выступает за то, чтобы люди жили счастливо и дружно, хотя и не сливаясь в единое общинное братство. Собственно, это принципиально соответствует первому, «переходному» этапу эксперимента Оуэна. Сначала следует гармонизировать отношения существующих людей, а уж потом станет меняться их натура.
Социализм Фурье соотносится с коммунизмом Оуэна также, как социализм и коммунизм в марксизме. Но между общинным социализмом и марксизмом пролегает глубокая расселина. Общинники готовы экспериментировать на себе, в то время как коммунисты-централисты могут добиться успеха, только заставив идти с ними в ногу все общество. Близкие по взглядам идеологи часто резко критикуют именно соседей по идейному спектру, предлагающих решать проблему «не совсем так». Но общины по Оуэну и по Фурье могут сосуществовать, в то время как малейшие разногласия между марксистами приводят к смертельной схватке. Расколы общинников носят более мирный характер. Это — своего рода разводы.
* * *
В 1827 г. Новая Гармония раскололась. Наиболее интеллигентные и состоятельные в материальном отношении (у них оставались прежние накопления) участники эксперимента выделились в отдельную общину “Меклюрию”. Эта община положила начало движению, которое затем развивалось в Америке несколько десятилетий. Временами граждане небольших общин, состоящих преимущественно из высокообразованных людей, обеспечивали высокий уровень быта при неизменно утонченной культурной жизни[85].
Оставшиеся так и не смогли наладить дела. В 1828 г. Оуэн уехал в Англию, сохранив только пятую часть своего состояния. Новая Гармония прекратила существование.
Исследователь жизни Оуэна В. Подмарков так подвел итог этой попытке построить коммунизм в отдельно взятой ферме: “Новую Гармонию погубили не орды завоевателей и не специфические конкурентные законы капиталистического строя (видимо, они попросту не успели сработать), а эгоизм, зависть, алчность и озлобление ее членов, большинство которых стремилось именно к тому, чтобы преодолеть эти явления”[86]. Оказалось, что община не исправляет в автоматическом порядке, а усиливает черты характера людей. Им приходится жить бок о бок, в тесном контакте, отвечать друг за друга. Коммунизм стирает перегородки между людьми, открывает двери и обнажает отношения. При всем благородстве замысла, любое неблагородство участника такого общества больно ранит окружающих. Ведь люди в коммунистическом обществе не могут защищаться друг от друга, и по замыслу Оуэна — не должны этого делать.
Оуэн считал, что причиной неудачи эксперимента стала моральная неподготовленность участников. “Практика показала невозможность поспешного образования коммун из крайне несовершенного человеческого материала”, — писал Оуэн в самом конце эпопеи Новой Гармонии[87]. К. Андерсон комментирует это признание: “Ни Оуэн, ни его ученики, похоже, не заметили, что их заключение противоречит одной из важнейших посылок их теории. Согласно представлениям Оуэна, человека можно изменить, только изменив окружающую его среду”[88]. Что же, Оуэн тоже учился. Воздействие общества на человека и человека на общество – две стороны реформы.
Оуэн понял, что нужно тщательно подбирать людей, которые будут жить в его новой общине. Она действительно была создана в 1837 г. и просуществовала до 1845 г. Затем община Гармони-холл разорилась. Вступили в действие “специфические законы капиталистического общества”. Этот эксперимент показал, что новые отношения не могут существовать в изоляции. В этом случае ячейка альтернативного общества разрушается и поглощается окружающей средой. Общины могут существовать как система.
* * *
Распад Новой Гармонии не означал конца движения за создание общин (коммун). В США оуэновский эксперимент развивался на фоне более широкого движения, имевшего религиозные корни.
В Великобритании агитация оуэнистов привела к тому, что с 1820 г. образовались группы рабочих, желавших создать свои общины, но не имевших на это средств. Заработать эти средства они надеялись с помощью общины, живущей пока без отрыва от существующей общественной среды – кооператива. Уже в середине 1820-х гг. кооператоры-оуэнисты превращаются в фактор общественной жизни, и к концу 20-х гг. им удается развернуть успешный бизнес, в котором рабочие являются одновременно и хозяевами дела, и собственным рынком сбыта. Накопив капитал, рабочие создавали ремесленные мастерские[89], преодолевая, таким образом, последствия индустриализации, отчуждавшей работника от средств производства.
В 1844 г. по инициативе Ч. Говартса возникнет «Общество справедливых рочдэльских пионеров», которое оставит в стороне идею производственной кооперации и сосредоточится на потребительской. Идея пионеров заключалась в том, что пайщики получают доход не на вложенный капитал и не поровну, а в зависимости от количества купленных в кооперативной лавке товаров. Так кооперация создала себе преимущественный рынок сбыта, что позволило пионерам и подобным им обществам добиться быстрого роста.
В 1831-1834 гг. прошли семь кооперативных конгрессов, на которых при участии Оуэна обсуждался опыт кооперативного движения и перспективы преобразований. Лишних средств на создание общины у кооперативов не было — деньги должны были идти на обеспечение выплат членам кооператива и новые закупки. Оуэн в этот период уповал на правительство, надеясь, что пришедшие к власти либералы обратятся к социальным реформам и поддержат создание общин. Этим он предвосхитил теории Луи Блана и Фердинанда Лассаля. Поэтому тогда Оуэн считал ненужным создание небольших общин, за которые выступал его последователь У. Томпсон. Малые общины по мнению Оуэна будут слишком зависимы от условий рынка. Настоящая община должна быть устойчива и сама производить основные необходимые ей продукты.
Томсон, а вслед за ним и большинство делегатов кооперативных съездов, не верили правительству. Позднее Оуэн молчаливо признает их правоту и перейдет на анархические позиции. Его следующая община будет невелика. Но предсказание Оуэна сбудется, и она погибнет в конкуренции с окрестными фермерами.
Однако и этот пример не может служить приговором общинным экспериментам. Разорение одной и даже нескольких фабрик не может доказать бесперспективность фабричного производства. То же можно сказать и о самоуправляющихся общинах. В 1831-1833 гг. успешно работала община Рэлехейн в Ирландии. Она располагалась на землях лендлорда Вэнделера, который, собственно, и пригласил оуэниста Э. Крейга для создания общины из местных крестьян. Эксперимент оказался успешным, общинное самоуправление позволило заметно улучшить жизнь крестьян, их культурный уровень, ослабило социальные и национальные противоречия в округе. Все необходимое общинники получали на общественном складе за трудовые деньги, полученные пропорционально рабочему времени. Общинники решили и проблему лентяев — их ставили работать рядом с наиболее трудолюбивыми членами общины — “сачковать”, глядя в глаза напарнику, оказалось невозможно. “Теперь, когда наши интересы и наши обязанности стали совпадать, нам не нужны никакие надсмотрщики”, — объяснял основы организации производства один из участников общины[90]. Британским наблюдателям казалось невероятным, что общинники работают сверх положенного времени в пору страды[91]. Вероятно, они не видели, как работает, например, русская община.
Но затем лорд проигрался в карты, имение было продано, а новый хозяин запретил непонятный ему общинный порядок[92].
Альтернативные общины
Несмотря на неудачу экспериментов Оуэна, движение общин ширилось, особенно в США. Дело в том, что и до Оуэна оно уже имело здесь свою историю, связанную с деятельностью религиозных проповедников. Оуэн отличался от них чисто социальным, светским характером своего эксперимента и принципиальным демократизмом, который редко был свойственен пророкам, организующим общины для своих сект. Религиозно-мессианский «допинг» был важным подспорьем социального эксперимента, но ограничивал возможности его распространения.
В Америке в XIX в. Эту деятельность развернули религиозные проповедники-немцы. В 1807 г. Г. Ранн создал общину «гармонистов», в 1817 И. Беймеллер – «сепаратистов». Община Амана, основанная в США немецкой сектой «инспирационистов», в 1842 г провозгласила себя коммунистической. В Америке существовали десятки общин разных направлений, преимущественно религиозных. Вера придавала эксперименту дополнительные духовные стимулы и позволяли религиозным общинам добиваться большего долголетия по сравнению со светскими экспериментами.
Оуэн был первым, кто пытался построить крупную общину на светских началах, без объединяющей религиозной идеи. В 1825-1826 гг. потерпела неудачу еще одна – Елоспрингская община оуэнистов.
Оуэнисты были более удачливы в Британии. В США последовала очередь последователей Фурье А. Брисбана, Г. Грилея и Ш. Дана, которым удалось создать несколько «фаланг». Всего фурьеристы создали около 30 фаланг, проживших от нескольких месяцев до 18 лет. В 1846 г. фурьерист Годен основал в Гизе на свои средства металлургический завод, который организовал по принципу участия работников в капитале. Также он организовал при заводе больничные кассы, сеть кооперативных магазинов, общественное жилье. Это социальное государство в миниатюре, отчасти повторившее в больших масштабах эксперимент Оуэна в Нью-Ленарке, успешно развивалось. К началу ХХ в. работники стали его совладельцами. Предприятие в Гизе стало одним из примеров успешного применения альтернативных капитализму идей в промышленности.
Организаторы альтернативных общин шли дальше, стремясь создать локальный социализм, основанный на социалистических или даже коммунистических началах.
Одним из наиболее успешных оказалось поселение перфекционистов («совершенствующихся»), во главе которых стоял Джон Нойес (1811-1886). Руководствуясь его религиозным учением и социальными идеями Фурье, перфекционисты в 40-е гг. осели в Онеиде, штат Нью-Йорк. Они быстро ушли от конкретных предписаний Фурье к общекоммунистическим и общинно-демократическим принципам, близким оуэнизму. По идее Нойеса «наши общины – это семьи, связанные также тесно, как обыкновенные семьи»[93]. Столкнувшись с типичными для коммунистических экспериментов проблемами недостатка альтруизма, качества труда, готовности выполнять тяжелую и грязную работу и т.д., «перфекционисты» нашли выход в укреплении тесной личностной связи между членами общины (вплоть до полигамии) и в создании Комитета критиков. Комитет следил, насколько члены выполняют взятые на себя обязательства, и, находя изъяны, сначала кулуарно, а в случае надобности публично критиковал виновников. Давление общественного мнения как правило позволяло исправить проблему, что позволило идеологам общины утверждать: «Для коммунистического общества свободная критика имеет то же значение, как голос закона для государства»[94]. Руководство работами общины осуществляли выборные распорядители. Важнейшие вопросы решали общие собрания, стремясь к консенсусу между членами. У общинников был общий стол, что исключало имущественное расслоение. Перфекционисты стремились к созданию многоотраслевой экономической структуры, успешной на внешнем рынке. Они продавали машинную пряжу, засахаренные фрукты и меха. Община не только сама отличалась долголетием, но заботилась о долголетии своих членов, подтвердив, что социалистическое и коммунистическое общество не может считаться таковым без сильных социальных институтов. В Онеиде была хорошая больница, из 299 членов общины в конце 70-х гг. 26 человек были старше 70 лет. Община создала филиалы в Коннектикуте и близ Ниагарского водопада. В конце 70-х – начале 80-х гг. перфекционисты подверглись преследованиям властей за пропаганду коммунизма и за «свободный брак», после чего формально отказались от последнего и были вынуждены официально принять форму акционерного общества.
* * *
Из нерелигиозных общин наиболее длительное существование удалось обеспечить течению икарийцев. Начало эксперимента было положено Этьеном Кабе (1788-1856), бывшим французским либеральным депутатом, который в период эмиграции увлекся коммунистическими идеями. Свои взгляды Кабе сформулировал в романе-утопии «Путешествие в Икарию» (1840). «Икария» – страна государственного коммунизма, а вовсе не община. Но популярность идей Кабе позволила ему начать эксперимент в локальном масштабе в США, в Техасе. Кабе отличался авторитарным характером, что стало одной из причин расколов в коммунистическом сообществе. Исключенные из общины апеллировали к прессе и властям, и Кабе с его последователями пришлось мигрировать по США и противостоять обвинениям в суде. В 1849 г. 2800 икарийцев осели в Нову. Некоторое время община развивалась успешно (в том числе и во время отсутствия Кабе во Франции, где он также защищал свое честное имя). Но затем она раскололась, Кабе с 200 сторонниками покинул Нову и вскоре скончался. Последовавшие за ним адепты прожили общиной до 1863 г., конфликтуя с Нову. В 1857 г. икарийцы были вытеснены из-за преследований кабетистов из Нову в Йова. В 60-е гг. положение общины икарийцев укрепилось, они приобрели паровую лесопилку и вписались в экономическую жизнь региона. В 70-е гг. конфликт поколений вызвал новый раскол. Традиционалисты выделились в «Новую икарийскую общину», а победившая молодежь принялась распространять общинный опыт по Америке, создав новые поселения в Калифорнии и Флориде.
К концу ХIХ в. в США существовало более 200 общин[95]. Но затем этот процесс пошел на спад по мере монополизации капитализма. Общины не могли выдержать конкуренцию с монополистическими корпорациями, поддержанными государством. Центр тяжести движения альтернативных поселений переместился в Россию, а с начала ХХ века – в Палестину (киббуцы).
* * *
В России коммунитарное движение набрало силу в условиях поражения революционного движения в 80-е гг. Штурм твердынь самодержавия, предпринятый народниками, не удался. Если нельзя изменить общество целиком, то можно попытаться изменить социальные условия для тех, кто желает экспериментировать на себе. Этическое требование добывать хлеб насущный собственными руками как нельзя лучше гармонировало с условиями эксперимента – коммуны должны кормить себя сами и показать другим пример сочетания интеллектуальной жизни и физического труда. Если пример окажется удачным, мир изменится без всякого насилия.
Коммуны в России возникали с разными целями. Идеи создания производственных ассоциаций и «образцовых ферм» была известна и по роману Чернышевского «Что делать?», и по инициативам ишутинцев, прерванным властями в связи с покушением Каракозова на Александра II в 1866 г. В конце 60-х гг. предпринимаются попытки создать «фалангстерии» на Северном Кавказе и Украине. Для участников «хождений в народ» середины 70-х гг. это были очаги революционной пропаганды. Разгромив их, правительство затем с недоверием относилось и к новой волне коммун, создававшихся с целью организации альтернативного образа жизни.
Исследовательница истории коммунитарного движения И.А. Гордеева пытается оградить его от подозрений в связях с революционным движением (будто времена возвратились на круги своя, и важно дать историческому явлению аттестацию благонадежности): «Колонии с коммунитарными целями следует отличать от внешне очень похожих на них поселений, основной целью создания которых могло быть сельскохозяйственное производство или, чаще, революционная пропаганда. Участники общин разных типов не только ставили перед собой неодинаковые цели, но и идеологически были чужды друг другу, редко пересекались в своей деятельности, и даже можно говорить о том, что разные типы колоний привлекали людей разного психологического склада»[96]. Факты (в том числе и приведенные самой И.А. Гордеевой) говорят о другом. У этих движений были близкие цели, разные методы их достижения, и участники революционного народнического и коммунитарного движений представляли собой не совпадающее, но пересекающееся множество. На разный этапах своей биографии человек мог быть и революционным пропагандистом, и строителем мирной коммуны. Тем более, что оба движения объединяла идея «общинного социализма» – независимо от того, стремились коммунары создавать общину в России или в более свободной Америке. Важно иметь в виду, что российское движение было органической частью мирового коммунитарного движения, которое бурно разрослось со времен Оуэна, прежде всего в США. Часть Киевского коммунитарного кружка «американцев» (планировавших создать общину в Америке) увлеклась бакунизмом, а один из лидеров Большого общества пропаганды Н. Чайковский (по имени которого общество называлось «чайковцами»), напротив, стал американским коммунитарием. Ссыльный революционер А. Энгельгард создал у себя в поместье «интеллигентную деревню» и положил начало целой генерации коммунитариев, разделявших его принцип «каждый прежде должен очиститься сам». Так переплетались судьбы людей, которые не могли и не хотели вписаться в социальную структуру Российской империи.
С начала 70-х гг. в Российской империи возникают десятки коммун, созданных для развития альтернативного образа жизни, самосовершенствования и гармоничной жизни в кругу друзей. Новый импульс этому движению уже в 80-е гг. придало учение Л. Толстого, сочетавшего ненасильственный анархизм и раннехристианские идеалы. Коммуны испытывали влияние и других религиозных идей, в том числе тех, которые вырабатывали сами в бесконечных спорах на культурные и религиозные темы. Общинная жизнь предполагала крайне плотное и интенсивное общение энергичных, не настроенных на компромисс и подчинение людей. Споры перерастали в конфликты, а распределение работ между людьми, многие из которых не имели соответствующей квалификации, придавали этим конфликтам «материальный базис». Не удивительно, что большинство общин не доживали до трех лет. Тем не менее, люди не бросали идею, переходя от одной инициативной группы к другой, из общины в общину, складываясь в новые конфигурации, приобретая опыт общения и физического труда и постепенно создавая более устойчивые поселения. В 1885 г. по инициативе опытного коммунитария В. Еропкина под Геленджиком была создана община Криница. На территории в 350 десятин жило 15-50 общинников и множество гостей (общину посетило более 800 человек). Криница дотировалась Еропкиным (он стал директором писчебумажной фабрики), но основную нагрузку по снабжению несла сама. В начале ХХ века жители Криницы так формулировали свое кредо: «Для осуществления наших стремлений к истинной жизни мы остановились на земельной общине, но мы не стоим за общину как внешнюю форму жизни, а стоим за общинность как духовное начало, как душевную предрасположенность, как сердечное стремление человека слить свое «я» с другими для выполнения смысла нашей жизни, как этот смысл освещается моральными и научными системами, объясняющими связь человека с беспредельным миром и истиной»[97]. В 1912 г. Криница потеряла возможности внешнего дотирования и преобразовалась в самоокупаемую артель. Пример Криницы был не единственным опытом долгосрочного существования альтернативных поселений в России[98].
Большинство российских коммун объединяли такие принципы, как общность имущества, демократия – решение основных вопросов собранием и назначение распорядителей, легко сменяемых по завершении соответствующих работ. Эти принципы, как мы видели, роднят российские коммуны с некоторыми американскими.
* * *
История общин даже в большей степени, чем история государств зависит от конкретных людей – их характеров, организационных способностей, терпимости, знания психологии и теории самоуправления. От участников процесса зависит не меньше, чем от системы, индивидуальные порывы не могут быть сглажены инерцией социальных масс, а быстро вызывают реакцию окружающих, придавая развитию общины драматизм, динамизм и неустойчивость. История общин знает и деспотов, и революционеров. Однако общины действовали как открытые сообщества, из которых можно было в любой момент «эмигрировать». Некоторые общины создавали рядом сателлитные поселения, где можно было отдохнуть от надоевшего сообщества, а затем, уже скучая по друзьям и общинной суете, вернуться назад. Текучка кадров играла благотворную психологическую роль, разряжая обстановку, но дурно сказывалась на хозяйстве. В дела общин вмешивалась и полиция, не верившая в благонадежность этих «притонов» народников и толстовцев. Под давлением властей (иногда сопровождавшихся арестами) погибло несколько коммун.
После революции 1917 г. последовал короткий расцвет движения коммун. Эта идея стала официальной, коммуны воспринимались коммунистами как первые шаги к неведомому новому обществу. Теперь коммуны создавали не только мирные толстовцы, но и анархо-коммунисты, левые эсеры и большевики, близкие по взглядам к анархистам. Толстовцы также сблизились с радикалами, ориентировавшимися на преобразование внешнего мира. Толстовские общины приняли в свой состав анархистов. Судьба коммун времен революции различна. Одни были уничтожены белыми, другие превратились в огосударствленные хозяйства и затем использовались как витрина колхозного движения. Коммуны, созданные анархистами, вычищались от политически активных элементов (хотя некоторые анархисты, формально отказавшись от своей политической идеологии, продолжали руководить коммунами и колхозами)[99].
Толстовские общины также получили в 20-е гг. новые возможности для развития, так как были избавлены от преследований по религиозному принципу. Их отличали широкие дискуссии на духовные темы, терпимость к образу жизни. В остальном это были типичные коммунистические общины, которые решали вставшие еще перед оуэнистами проблемы за счет духовных стимулов и небольших размеров коммуны (30-40 человек), позволявших обеспечить моральное давление на нарушителей дисциплины труда и альтруистической морали. Коммунары трудились денно и нощно, что обеспечивало экономическое преуспевание. Иногда «каторжный» труд вызывал протесты: «Мы собрались здесь не ради работы, а ради братской жизни»[100]. Под давлением властей, стремившихся превратить коммуны в колхозы, коммунары перемещались с места на места, причем бывало, что объединялись анархистские и толстовские коммуны. В 30-е гг. и анархо-коммунистические, и толстовские коммуны были поглощены колхозной системой. Движение альтернативных общин возобновилось в России только в 90-е гг. («Китеж» и др.).
Кооперативы, синдикализм и лейборизм
Роль Оуэна в становлении социалистической практики не ограничивается общинными экспериментами.
По возвращении в Англию после гибели Новой Гармонии, Оуэн на время откладывает создание новой общины. Он ищет опоры в массовых движениях. Его сторонники разворачивают кооперативное движение. Кооперативы на деле облегчают участь рабочих. Съезды кооператоров, на которых выступает Оуэн, представляют тысячи людей. Сам Оуэн считает кооперативное движение только частичным выполнением своего замысла, но он готов двигаться вперед постепенно, в жарких спорах доказывая свою правоту недостаточно решительным последователям. Однако созданные по инициативе Оуэна рабочие базары, которые должны были обеспечить справедливый обмен продуктами и вытеснить торговлю, потерпели фиаско. Прямой товарообмен между рабочими кооперативами оказался неэффективным, потому что Оуэн исходил не из потребительской стоимости, а из искусственно вычисленного рабочего времени. Оцененные таким образом товары либо немедленно раскупались, если их потребительская стоимость превосходила назначенную цену, либо залеживались на базаре. Попытка определять стоимость товара “демократически” — с помощью специально избранной комиссии, ситуацию не изменила.
Но побочный результат оуэновской агитации – кооперативное движение – ширилось, и с тех пор кооперация стала важным фактором мировой торговли и производства, “школой самоуправления” для миллионов тружеников.
* * *
В 30-е гг. оуэнизм проникал в рабочее движение все глубже. В 1833 г. Оуэн предложил лидерам разрозненных тред-юнионов объединиться в общенациональный союз. Эта идея была принята “на ура”. В 1834 г. возник Общий союз производящих классов, объединивший сотни тысяч рабочих.
“Предполагается, что будут приняты меры в общенациональном масштабе для охвата новой великой организацией всех трудящихся, и что каждая часть ее будет осведомлена о происходящем в других частях; всякое индивидуальное соперничество прекратится, все виды производства будут осуществляться национальными объединениями”[101]. Создание союза положило начало единым профцентрам, мощному профсоюзному движению современного типа. Оуэн считал, что сильные профсоюзы, охватившие все производство, в перспективе смогут управлять им. И тогда каждая профсоюзная ячейка станет общиной, а сам профцентр – объединяющей эти общины федерацией.
Так Оуэн стал создателем еще и синдикализма — теории и практики профсоюзного движения, при котором мощные общенациональные союзы, стремятся устранить противоречия между трудящимися, полностью или частично взять на себя управление экономикой. Оуэн считал необходимым накапливать силы, но рабочие быстро перешли к столкновению с работодателями. Союз организовал несколько стачек, на которые власти ответили репрессиями и добились развала союза. После этого рабочее движение обратилось к политической борьбе, что претило Оуэну. Он считал, что бороться за власть бессмысленно, ведь общины изменят всю политическую структуру, которая превратится в союз союзов общин [102]. “Опыт многих лет убедил меня, что было бы бесполезно ждать чего-нибудь от правительств: они представляют власть, ничего не производящую, и считают, что им выгодно держать рабочие классы в рабстве”, – писал Оуэн, предвосхищая выводы теоретиков анархизма[103]. Оуэн критиковал и выборную демократию. “Оуэн был таким же решительным противником государства и насилия, как и Фурье, и для Оуэна государство подлежит уничтожению”, — комментирует М. Туган-Барановский[104].
Но политическое движение британских рабочих — чартизм — был пронизан социальными идеями Оуэна. Однако чартисты надеялись добиться их осуществления с помощью победы на выборах. Эту традицию затем продолжили британские лейбористы.
* * *
Чартисты стали первой массовой партией рабочего класса, открыв историю классовой организации пролетариата. Несмотря на то, что после 1824 г. в Великобритании были разрешены локальные профсоюзы, классовое самосознание рабочих не было развито, и каждый работник воспринимал себя частью не класса, а профессиональной группы или ремесленной группы, цеха. Тред-юнионы и были сначала своего рода ремесленными цехами с крайне ограниченными задачами (как из-за самосознания, так и из-за драконовского законодательства английской «демократии»). Более широкой социальной солидарности еще не возникло, что предопределяло слабость рабочих перед лицом имущественной элиты. Для того, чтобы рабочий класс стал силой, он должен был осознать себя как общность с едиными интересами.
Ситуация стала меняться после попытки Оуэна и его товарищей создать общебританский профсоюз и после начавшейся в 1836-1837 гг. агитации чартистских организаций – Ассоциации лондонских рабочих, Демократической ассоциации и др. Их лидеры У. Ловетт, Д. Гарни, Ф. О’Коннор и Д. О’Брайен верили во всеобщее избирательное право, в то, что право рабочих масс избирать депутатов позволит им привести к власти своих представителей. А те уже решат все социальные проблемы.
Победа принципа всеобщего избирательного права будет достигнута в ряде европейских стран только в конце XIX в. К этому времени социалистическая мысль уже осознает, что господство бюрократии и капитала сохранится, даже если массам будет дозволено выбирать себе надсмотрщика. Но также стало ясно и другое – участие социалистов в чуждой им политической системе меняет ее, заставляет и другие партии, опасаясь конкуренции и стремясь привлечь новые голоса, проводить социально ориентированную политику. Борьба, развернутая чартистами, изменила облик капитализма, в конечном счете придав ему черты социального государства.
Именно эта система социальной защиты (а не бесклассовое общество) стала программой рабочего движения, выраставшего из его собственных чаяний. Ленин видел в этих «тред-юнионистских» требованиях проявление рабочей стихии, далекой от политической консолидации. Но собственные рабочие требования могут быть воплощены и в политической программе – лейборизме. Лейборизм под влиянием социалистической интеллигенции может брать на вооружение социалистическую программу, но в силу естественных стремлений рабочего класса тяготеет к социальному государству. Ведь в социальной государстве рабочий класс сохраняется в своем прежнем качестве, только интегрируясь в Систему, а в случае социалистического перехода происходит качественное изменение классов. Рабочий из исполнителя становится организатором деятельности, а все ли готовы к этой нагрузке и ответственности?
* * *
Не все лидеры чартизма были социалистами, но для некоторых искомая демократия открывала поле для дальнейшей борьбы за социализм (эта логика затем будет иметь аналоги во многих странах, в том числе в России, где народовольцы боролись за демократию, потому что самодержавие не давало им агитировать за социализм). О’Брайен был сторонником идей Оуэна, но считал, что они должны осуществляться при поддержке государства (подобные идеи затем развивали французы Бюше и Блан, а позднее – немец Лассаль).
Чартисты стремились придерживаться рамок закона (хотя иногда массовые выступления рабочих и перерастали в столкновения с войсками из-за сопротивления властей). Но авторитарные законы Великобритании не давали возможность легально добиться демократизации, если этого не желают правящие группы. Встал вопрос о революционном взломе британской политической системы. Но лидеры чартистов не решились на это, что привело к поражениям движения в 1842 и 1848 гг.
По мере того, как атаки на авторитарную политическую систему Британии не удавались, чартисты стали разрабатывать свою социальную программу, которую можно было бы продвигать одновременно с борьбой за демократию. Они поддерживали кооперативные идеи. О’Коннор предлагал переселять рабочих на землю, и тем лечить индустриальный флюс британского общества, снижать давление на рынок труда. В условиях малоземелья Англии и высоких цен на землю мирное проведение такого плана было невозможно, но если бы чартистское движение переросло в революцию, конфискация земель лордов позволила бы разгрузить британские города от переполнивших их маргинальных полу-пролетарских элементов, снизить безработицу и создать предпосылки для социалистических мер организации труда.
На закате своей истории, в начале 50-х гг. чартисты обратились к распространившимся в это время идеям государственной поддержки производственной кооперации. Программа Национальной чартистской ассоциации 1851 г. считает развитие производственных кооперативов шагом «к освобождению труда из его угнетенного положения и в качестве средства для уничтожения рабства заработной платы»[105]. Производственная кооперация действительно получила развитие в Великобритании, но благодаря помощи не государства, а филантропов.
Неудачи подорвали силы чартизма, но его опыт не пропал даром. Наследниками чартистов на политической сцене Великобритании с начала ХХ в. являются лейбористы. Лейборизм стремится решать социальные задачи настолько, насколько это не угрожает существующей системе. Избирательное право соединилось с логикой тред-юнионизма – отказом от стратегии в пользу тактики, частных улучшений. Чтобы добиться самой возможности такого социального реформизма потребовалась ожесточенная борьба чартистов, поставившая Великобританию на грань революции. Только спустя десятилетия их требование было удовлетворено. Великобритания перешла к «демократии» (то есть всеобщему избирательному праву) в 1867-1885 гг. В Германии канцлер Бисмарк оказался более уступчив к требованиям лидера рабочего движения Лассаля, и ввел всеобщее избирательное право уже в 1867 г. Это только укрепило монархию, и она обратилась к мерам социального государства. Тогда же сдвиги в этом направлении стали проводить и британские консерваторы во главе с Дизраэли.
Выяснилось, что решение задач социального государства может проводиться помимо социалистов. Социал-консерваторы Бисмарк и Дизраэли, проводившие первые меры подобного рода в своих странах, были социалистами не более, чем социалистами остаются нынешние британские лейбористы. Социальное государство – обеспечение работнику гуманных условий труда, досуга и поддержки в старости, помощь социально-слабым слоям – это требования социалистического движения, которые под давлением слева стала осуществлять буржуазно-бюрократическая правящая элита. Причем в той степени, в которой это не угрожало существованию основ капитализма. Социальное государство предполагает социальную защиту, но вовсе не обязательно – социальную и экономическую демократию.
* * *
Значение Оуэна для ХХ века трудно переоценить. Нет такой социалистической идеологии, у истоков которой он не стоял прямо или косвенно. Социальное государство и синдикализм, коммунитарное и кооперативное движения, марксизм и анархизм – все эти потоки мысли и практики обязаны Оуэну многими своими постулатами. Оуэн сделал главное – он поставил основные проблемы социальной практики, создал течение последователей, которые продолжали дело основателя даже тогда, когда расходились с ним во взглядах, провел серию практических экспериментов, которые показали, каковы могут быть последствия тех или иных решений. При этом не погиб ни один человек, что является исключением для большинства преобразователей, известных истории. Оуэн начал решать задачи, большинство из которых не разрешено и поныне. И в этой нерешенности – источник жизни созданного им социалистического движения со всеми его противоречиями, ренегатством части последователей и лидеров, с постоянным вызовом современности.
Оуэн, во многом бессознательно, заложил основы современного социального творчества – ненасильственного создания людьми новых форм организации собственной жизни в соответствии со своими собственными предпочтениями. Социальное творчество отличается от индивидуального тем, что направлено на общественные отношения и не может осуществляться без согласования интересов всех вовлеченных в этот процесс людей. В этом отношении социальное творчество является противоположным полюсом господства и угнетения, а также способом их преодоления.
И прежде развитие общества не стояло на месте, возникали новые формы человеческой организации. Но, как правило, эти изменения планировались узкой элитой для всего общества и внедрялись насильственным путем, разрушая существующее прежде структуры вопреки воле большинства. Этот процесс разрушения и принуждения (того же опредмечивания и угнетения) нужно отличать от социального творчества.
Иногда история была свидетельницей подъема ненасильственных движений, которые завоевывали целые империи. Христианство и буддизм начинали свой путь в общинах, распространявшихся ненасильственным путем. Но для них социальное творчество, организация жизни были производными от религиозной системы, настроенной на традицию. Традиция подозрительно относится к переменам и тем более к социальному творчеству. Переход от традиции к традиции происходил скачкообразно, революционным путем. Будущая традиция ломала существующую. Жертвы были велики, процесс наталкивался на культурные пороги и инерцию.
Но если порог существующего уровня культуры не позволяет быстро изменить общество в целом, а структура общества сковывает развитие культуры, получается замкнутый круг. Возможно, в небольшом социуме, общине, где подобрались более предрасположенные к такому изменению люди, процесс формирования новой культуры пойдет легче? Да, но только если благоприятна социальная почва и политические условия.
Предложенный Оуэном путь социального творчества – самоорганизация добровольцев в общинах, по возможности сочетающих интеллектуализм и самообеспечение – открывал новые возможности для смены исторических эпох. Хотя время для такой смены тогда еще не пришло.
Социализм Оуэна унаследовал от предыдущего этапа развития утопизма одну важную черту — стремление привить на современную почву благородные вневременные принципы. Не случайно, что Оуэн смог приступить к своим экспериментам в индустриальную эпоху. Раньше он бы не имел такого организационного опыта и не нашел такого количества свободно мыслящих интеллектуалов для своей общины. Но сам Оуэн рассчитывает не на силы, вызревшие в современном обществе, а на «вечные» свойства человеческой натуры. Это подвело Оуэна в его времени, но обеспечило долгожительство идее.
Последователи и потомки часто смеялись над негативными результатами его экспериментов. Но у тех, кто глумился над утопизмом Оуэна, обычно получалось не лучше. Но что-то получалось и у них.
Примечания:
72 См. Подмарков В.Г. Роберт Оуэн. М., 1976. С.18.
73 Оуэн Р. Книга о новом нравственном мире. // Утопический социализм. С.330.
74 Туган-Барановский М.В. Указ. соч. С. 199.
75 Оуэн Р. Избранные сочинения. Т.2. С.63.
76 Галкин В.В. Наука или утопия? Опыт исследования социалистических учений последователей Р. Оуэна в Англии 20-40-х гг. XIX в. М., 1981. С. 110.
77 Там же. С. 123.
78 Подмарков В.Г. Указ. соч. С. 36.
79 Там же. С. 92.
80 Цит. по: Туган-Барановский М.И. К лучшему будущему. М., 1996. С.99.
81 Подмарков В.Г. Указ. соч. С.93.
82 Фурье Ш. Новый хозяйственный и социетарный мир, или открытие способа привлекательного и природосообразного труда, распределенного в сериях по страсти. // Утопический социализм. М., 1982. С.267.
83 Туган-Барановский М.И. Указ. соч. С. 199.
84 Оуэн Р. Книга о новом нравственном мире. С.331.
85 См. Туган-Барановский М.И. К лучшему будущему. С.100-101.
86 Подмарков В.Г. Указ. соч. С.95.
87 Цит. по Андерсон К.М. Оуэнисты в Британии. Утопический социализм и общественные движения в Англии, 1810-1830-е гг. М., 1989. С.68.
88 Там же. С. 69.
89 См. Там же. С. 159.
90 Там же. С. 65.
91 Там же.
92 Подробнее см. Галкин В.В. Указ. соч. С.145-147; Андерсон К.М. Указ. соч. С.60-64.
93 Справочная книга социалиста Гуго и Штегмана. СПб., 1906. С.546.
94 Там же. С.547.
95 Oved Y. Two Hundred Years of American Communes. New Brunswick, 1988.
96 Гордеева И.А. «Забытые люди» История российского коммунитарного движения. М., 2003. С.21.
97 Цит. по Гордеева И.А. Указ. соч. С.55
98 Подробнее историю коммунитарного движения в России см. Гордеева И.А. Указ. соч.
99 См. например: Производственный федерализм П.А. Кропоткина и попытки его осуществления на Тверской земле (к истории создания и деятельности Бежецкой трудовой земледельческой коммуны). // Петр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации. СПб., 2005. С.207-215.
100 Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-1930-е гг. М., 1990. С.112.
101 Утопический социализм. С. 326.
102 Оуэн Р. Книга о новом нравственном мире. // Утопический социализм. С.333.
103 Галкин В.В. Указ. соч. С. 121.
104 Туган-Барановский М.И. Указ. соч. С.198.
105 Ерофеев Н.А. Чартистское движение. М., 1961. С.109.
106 Цит. по: Кожокин Е.М. Указ. соч. С.306.
1 комментарий
Константин Сергеевич
04 окт 2023
Уважаемые товарищи, спасибо Вам за интересную статью - я ее уже выложил на своей странице в соцсети "В контакте".