В.Туев. СТРАТЕГЕМА СТАЛИНИЗМА

f1601a7073733764c8f2e6439b6c57d2

 

(Из книги В.А.Туев «Наш Сталин: духовный феномен великой эпохи». Иркутск, 2018)

Троцкистская теория «перманентной революции» прямо нацеливала партию на «экспорт революции» в европейские страны. Распространение этой, «несуразно левой», по определению Ленина, теории в большевистской среде стало причиной острой идейно-политической борьбы вокруг стратегии и тактики партии в 20-х–30-х гг. ушедшего века, когда во весь рост встал вопрос о путях развития страны. Эту борьбу вели политические силы, группировавшиеся, с одной стороны, вокруг Троцкого, с другой – вокруг Сталина. Борьба Сталина против Троцкого была вызвана вовсе не личной неприязнью или «жаждой власти», как иногда думают. Нет, это была борьба двух противоположных взглядов на будущее России, борьба за выбор пути ее дальнейшего развития. За обоими лидерами стояли массы людей, интересов, материальных сил и ресурсов.

После Октября 1917 года в стране проводилась политика «военного коммунизма», рассчитанная на то, чтобы выстоять в схватке с российским и мировым капиталом, а затем перейти в наступление на него. Окончание гражданской войны было ознаменовано переходом к «новой экономической политике» (нэп). Отказ от «военного коммунизма» был связан с потерей надежды на скорый революционный взрыв на Западе, что и побудило партийных вождей к отступлению. Другой причиной такого «кульбита» стали крестьянские мятежи и восстание кронштадтских моряков, породившие неверие в успех социалистических преобразований.

Да и сама мысль об особой, российской цивилизационной модели социализма, создаваемой на иной платформе, нежели дальнейшее капиталистическое развитие страны, была чужда тем, кто считал, что существуют только общие законы исторического развития, единые для всех стран. Как мы видели, Ленин и до революции, и после нее не предполагал, что Россия пойдет к социализму одна, впереди Европы, а не вслед за ней. Поэтому политике «военного коммунизма» он противопоставил нэп: «к социализму – через отступление в капитализм». Это был обычный для человека европейской культуры ход мысли: в экономически отсталой стране построить социализм невозможно без опоры на передовые страны Запада, но там революции запаздывают, поэтому Россия, совершив свою революцию, должна самостоятельно пройти капиталистическую фазу развития, теперь уже – под контролем пролетарского государства.

После гражданской войны такая точка зрения стала для Ленина преобладающей. Он видит только один реальный путь к социализму в России – через госкапитализм, который приведет к подъему производительных сил. В социальном жизнеустройстве русского крестьянства, в общинно-коллективистских традициях народной культуры он не усматривает никаких предпосылок к социализму и не видит путей перевода крестьянского хозяйства на социалистический путь развития. Для него, привыкшего лицезреть ухоженные европейские поля и деревни, русский крестьянский мир – это «патриархальщина, обломовщина, полудикость» [79, с. 228].

Культура же, в понимании Ленина, связана «с капитализмом, с крупной промышленностью, с большим городом» [79, с. 228]. Поэтому для нас «капитализм неизбежен в известной мере, как стихийный продукт мелкого производства и обмена» и «как посредствую­щее звено между мелким производством и социализмом, как средство, путь, прием, способ повышения производительных сил». Иные пути существуют, – продолжает Ленин, – в частности, через электрификацию, но это потребует десятилетий; сокращение сроков возможно «лишь в случае победы пролетарской революции в таких странах, как Англия, Германия, Америка» [79, с. 229].

Разъясняя суть нэпа на съезде политпросветов 17 октября 1921 г., Ленин говорит: «Новая экономическая политика означает замену разверстки налогом, означает пере­ход к восстановлению капитализма в значительной мере. В какой мере – этого мы не знаем. Концессии с за­граничными капиталистами (правда, пока очень немного их заключено, в особенности по сравнению с предложениями, которые мы сделали), аренда частных капиталистов – это и есть прямое восстановление капитализма и это связано с корнями новой экономи­ческой политики» [80, с. 159–160].

При этом Ленин вполне отдает себе отчет в том, что такая политика может привести к полной реставрации капитализма: «Весь вопрос – кто кого опередит? Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, – и тогда они коммунистов прогонят, и уж тут никаких разговоров быть не может. Нужно смотреть на эти вещи трезво: кто кого? Или пролетарская государственная власть ока­жется способной, опираясь на крестьянство, держать господ капиталистов в надлежа­щей узде, чтобы направлять капитализм по государственному руслу и создать капита­лизм, подчиненный государству и служащий ему? Нужно ставить этот вопрос трезво» [80, с. 161].

Следовательно, по мысли Ленина, возможны два варианта последующего развития: или капитализм удастся удержать «на привязи у пролетарского государства», или он восстановится в полной мере, – такова «трезвая» постановка вопроса. Ленин понимает, что у нас, в крестьянской стране, с введением нэпа «капитализм не может не расти»: двери для него теперь «открываются помимо нас и против нас» [80, с. 160]. Но Ленина теперь, как будто, не особенно и беспокоит возможное возрождение капитализма: ведь он будет создавать промышленный пролетариат, без которого немыслимо движение страны по пути социалистического строительства. Его дальнейшие рассуждения о возможной утрате завоеваний революции достаточно определенны и даже в некотором роде оптимистичны:

«С другой стороны, если будет выигрывать капитализм, будет расти и промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат. Капиталисты будут выигрывать от нашей политики и будут создавать промышленный пролетариат, который у нас, бла­годаря войне и отчаянному разорению и разрухе, деклассирован, т. е. выбит из своей классовой колеи и перестал существовать, как пролетариат. Пролетариатом называется класс, занятый производством материальных ценностей в предприятиях крупной капи­талистической промышленности. Поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез. Он иногда формально числился, но он не был связан экономическими корнями.

Если капитализм восстановится, значит восстановится и класс пролетариата, занято­го производством материальных ценностей, полезных для общества, занятого в круп­ных машинных фабриках, а не спекуляцией, не выделыванием зажигалок на продажу и прочей «работой», не очень-то полезной, но весьма неизбежной в обстановке разрухи нашей промышленности» [80, с. 162].

Как видно отсюда, Ленин понимает, что «выделывание зажигалок» и спекуляция ими к социализму не приведут, еще менее перспективно в этом плане развитие деревенского хозяйства, которое представлено почти сплошь «мелким и мельчайшим крестьянским производством». Однако, полагает он, нэп позволит нам «продержаться» до тех пор, «пока западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму» [85, с. 402]. При этом он допускает, что в стране может произойти восстановление и развитие крупного капитала, но и в этом он видит прогресс: развитие производительных сил и рост численности промышленного пролетариата рано или поздно приведут к новой пролетарской революции. Что ж, вполне логично для мыслителя, связывающего условия и предпосылки социализма, главным образом, с уровнем капиталистического развития страны.

Существенно иную перспективу усматривал Сталин с его пониманием общественного развития, учитывающим глубоко традиционный общинно-коллективистский характер сознания русского крестьянина. Он хорошо знал, что капиталистический путь развития деревни сопряжен с неизбежной пролетаризацией и люмпенизацией огромной массы крестьянства, что и происходило в европейских странах в эпоху первоначального накопления капитала. Из этих представлений вытекала его идея «социализации» крестьянства путем создания на земле коллективных хозяйств. С коллективизацией он связывал возможность введения социалистических форм хозяйствования в деревне помимо таких паллиативов, как торгово-посредническая и кредитно-сбытовая кооперация, на которой настаивали его оппоненты. Заметим, что эти формы по сей день практикуются американскими фермерами, никак не затрагивая капиталистические основы их хозяйства.

Дальнейший ход событий подтвердил, что введение нэпа явилось отступлением назад – с непомерными социальными издержками. Начавшийся было рост промышленного производства вскоре замедлился и к 1927 г. почти прекратился. Производство товарного зерна в стране так и не достигло даже половины от уровня 1913 г. Зато нэп принес с собой быстрое восстановление дореволюционных порядков, – вопреки расчетам и надеждам оно оказалось неконтролируемым. В городе интенсивно развивался торговый капитал, на авансцену общественной жизни стал выходить «нэпман» – спекулянт, лавочник, продажный чиновник. Товаров стало много, торговец процветал, а уровень жизни рабочего люда существенно снизился. Если в годы «военного коммунизма» жили впроголодь, но продовольственные пайки были у всех одинаковы, то теперь в крупных городах продуктов было вдоволь, однако «заоблачные» цены делали их доступными только для «нэпмана». Объявились новые «господа» и «баре». Как поганки после дождя появлялись многочисленные лавочки и всевозможные «злачные места». Вместе с тем быстро росли нищета, безработица, пьянство, уголовная преступность. Не правда ли, читатель, узнаваемая картина для нас сегодняшних?!

Возродились противоречивые тенденции в развитии крестьянского хозяйства. Кулачество быстро обогащалось, а беднота нищала, попадая во все большую экономическую зависимость. При этом попытки борьбы против кулака наталкивались на недовольство и тех крестьян, которые надеялись стать кулаками, и даже тех обедневших крестьян, которые хотели бы наняться к ним в работники, – в деревне стали задавать тон кулак и «подкулачник». Возникла реальная возможность капиталистической реставрации: оба класса крепнущего капитализма – хозяева и наемные работники – стояли за продолжение отступления. Такой была расплата за разочарование в революционных возможностях западного пролетариата. Еще один шаг – и мы тогда получили бы то, что стало фактом после 1991 года.

Развитие капитализма в торговле и крестьянском хозяйстве диссонировало с наличием социалистического сектора в промышленности и на транспорте, тормозило его развитие. К 1928 г. страна столкнулась с трудностями в хлебозаготовках, в городах возник призрак голода: кулаки не хотели продавать хлеб по ценам, установленным государством. Не принес успеха курс на иностранные концессии: западный капитал не проявил в этом большой заинтересованности. В конечном счете, нэп не оправдал ни одной из надежд, которые на него возлагались, и вскоре полностью исчерпал себя. По существу единственным сторонником его продолжения, среди вождей партии, оставался Бухарин. Другие партийные лидеры – Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин – выступали за форсированную индустриализацию, правда, понимая ее каждый по-своему.

Троцкисты («левые») рассматривали нэп как неизбежное зло, – для них допущение частной инициативы в торговле и мелкой промышленности, частное предпринимательство в сельском хозяйстве, – все это было предательством интересов мирового пролетариата. Но Троцкий считал, что отмена нэпа означала бы принятие курса на построение социализма в одной стране, провал которого без пролетарской революции на Западе неизбежен.  Поэтому «левые», пропитанные духом «революционного западничества», требовали пересмотра аграрной политики и концентрации сил на широкомасштабной индустриализации, которая сделала бы СССР плацдармом для мировой гражданской войны.

Что касается Бухарина, то в первые послеоктябрьские годы он стоял на позициях, близких к троцкистским. Еще в 1917 г. А. М. Горький отмечал, что «люди типа Бухарина относятся к России как к «материалу» для <…> жестокого и заранее обреченного на неудачу опыта» (Советская Россия. – 2003. – 3 июля). Во время борьбы за подписание Брестского мира Бухарин стал идеологом «левых коммунистов». Тогда он, как и Троцкий, видел «спасение» лишь в победе международной революции. Он призывал к полевой войне летучих партизанских отрядов, рассчитанной на воспламенение мирового революционного пожара. Он готов был пожертвовать советской властью и государственной независимостью России в интересах мировой революции. В борьбе против Ленина он проявил тогда такое упорство и такую непримиримость, что его не остановил даже ультиматум вождя: или мир будет подписан, или он выходит из состава правительства и ЦК партии.

В конце гражданской войны Бухарин выступит вдохновителем «коммунистического воспитания» с помощью кнута: «…Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [30, с. 146].

Однако теперь, в годы нэпа, видя, что революция в Европе не состоялась, Бухарин резко меняет позицию: российская революция, в таком случае, тоже не имеет ближайшей перспективы… Более шести лет, проведенных Бухариным среди социал-демократов Германии, Австрии, Швейцарии, Норвегии, Дании и Америки, не прошли даром для его мировоззрения: оно целиком основывалось на ценностях западной цивилизации. Бухаринский вариант западничества полностью отвергал «русский» путь к социализму и означал не что иное, как возврат в прошлое: для создания предпосылок социализма страна должна идти по пути капиталистического развития – вплоть до свершения революции в «передовых» западных странах.

Исходя из этой логики, Бухарин выступает теперь за построение в СССР «либерального» общества, основой которого является экономика частной инициативы и «свободного рынка». Если раньше он настаивал на разжигании революционного пожара в Европе, то теперь он видит, в сущности, единственный выход в том, чтобы догонять европейские страны, опираясь на индивидуальное крестьянское хозяйство, которое следует двинуть по пути кооперирования – кредитного, снабженческого, сбытового, потребительского.

Поэтому бухаринцы («правые») были активными сторонниками продолжения нэпа, они полагались в развитии страны на свободные рыночные связи между городом и деревней. Их не смущало, что это было чревато капитализацией и разорением крестьянства и подрывало возможности построения социализма в ближайшей перспективе, ибо вело к социальному размежеванию общества и развитию индивидуалистической психологии. По существу это была первая «либеральная» попытка вернуть страну «в лоно мировой цивилизации», отказавшись от завоеваний Октябрьской революции, что «по достоинству» оценивается современными «либеральными социалистами», с почтением относящимися к Бухарину. Мы теперь на собственном горьком опыте хорошо представляем себе, к чему привела бы тогда победа «правых»: М. С. Горбачев пошел как раз по бухаринскому пути и довел дело до реставрации капитализма, возрождения социального неравенства и обнищания основной массы населения.

Таким образом, троцкисты были против нэпа и за индустриализацию, видя в ней путь к созданию плацдарма для мировой пролетарской революции. Бухарин и его сторонники, напротив, отстаивали нэп, но, как ни парадоксально, из соображений, сходных с троцкистскими. Они связывали исторические перспективы России с ликвидацией ее отсталости, с «подтягиванием» ее до уровня капиталистически развитых стран путем развития рыночной экономики. Как Троцкий, так и Бухарин в равной мере не верили в способность народов России пойти иным, некапиталистическим путем развития и построить свой, «русский» социализм.

Но если Троцкий до конца дней противостоял Сталину «слева», стремясь втянуть Россию в горнило всемирной пролетарской революции, то Бухарин, казалось бы, непостижимым образом превратился из «левого коммуниста» в «правого», либерального социал-демократа. Сталин эти, на первый взгляд, «странные» маневры выразил в парадоксальной формуле: «пойдешь налево – придешь направо, пойдешь направо – придешь налево». Это сходство ориентаций и сделало возможным в дальнейшем объединение «левой» и «правой» оппозиции сталинскому курсу.

Подоплека таких «маневров» была заключена в теоретических воззрениях как Троцкого, так и Бухарина. Почвой, на которой «левые» и «правые» оппозиционеры сомкнулись в борьбе против Сталина и его политики, явилась ортодоксальная марксистская концепция единого пути исторического развития всех народов. Оба они – Троцкий и Бухарин – не принимали идеи самостоятельного движения России к социализму, исходя из формационной схемы: весь мир идет по «столбовой дороге мировой цивилизации», т. е. вслед за «цивилизованным», капиталистическим Западом к мировой пролетарской революции. Троцкий в послесловии к своей брошюре «Программа мира», написанном в 1922 г, когда и гражданская война уже победоносно завершалась, говорил о «невозможности изолированного социалистического строительства в национально-государственных рамках» и подчеркивал, что «подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы» [191, с. 92–93].

Напротив, Сталин отчетливо видел возможности самостоятельного, независимого от Запада, движения России по пути социалистического строительства – движения, опирающегося на коллективистское, «соборное» сознание народа, выработанное исторически и прочно вошедшее в наш социокультурный опыт. Конечно, было бы наивно думать, что Сталин с юных лет мыслил теми же категориями, как и в пору своей идейно-политической зрелости. Поэтому трудно сказать, насколько четко в годы революционной борьбы он мог бы сформулировать мысль о том, что Россия является особой цивилизацией и что это обстоятельство определяет всю ее историческую судьбу. Но, по-видимому, интуитивно он почувствовал это уже тогда. Напомним его заявление на VI съезде партии о том, что именно Россия явится страной, прокладывающей путь к социализму. В этой, на первый взгляд, очень простой, формуле уже тогда была выражена стратегема будущей сталинской политики.

После революции, в противовес троцкистской стратегии распространения революции на европейские страны вооруженным путем, Сталин выдвигает теоретическое обоснование возможности построения социализма в одной стране. В докладе «О политическом положении Республики» 27 октября 1920 года в г. Владикавказе он подчеркивает, что «некоторые участники Октябрьского переворота» допускали возможность успеха нашей революции «лишь в том случае, если непосредственно за революцией в России начнется революционный взрыв на Западе, более глубокий и серьезный, который поддержит и толкнет вперед революцию в России, причем предполагалось, что такой взрыв обязательно начнется» [146, с. 374–375].

Он отмечает, что взрыв не состоялся, а наша революция успешно продолжается. «Оказалось, что социалистическая революция может не только начаться в капиталистически отсталой стране, но и увенчаться успехом, идти вперед, служа примером для стран капиталистически развитых» [146, с. 375]. Он последовательно и настойчиво доказывает, что «победа социализма в одной стране, если даже эта страна является менее развитой капиталистически, при сохранении капитализма в других странах, если даже эти страны являются более развитыми капиталистически, – вполне возможна и вероятна» [152, с. 370].

Такая логика делает его принципиальным противником следования в фарватере европейской истории, в том числе и по пути европейской пролетарской революции. Тем более – сращивания с европейским капиталом, что делалось, в свое время, царским правительством, а позднее вполне допускалось «нэповской» ориентацией советской экономики. Подобная стратегия обрекала Россию на постоянное отставание и зависимость от Запада, поэтому России нужен был собственный, самобытный путь развития. Троцкий и троцкисты этого не понимали, и Сталин констатирует: «Троцкий не чувствует внутренней мощи нашей революции» [152, с. 375]. Напротив, наделенный глубокой интуицией, Сталин не только ощущает мощь новой России, но и видит предпосылки грядущего кризиса западной цивилизации: «…Троцкий не улавливает той внутренней немощи, которая разъедает ныне империализм» [Там же].

Действительно, в послесловии к новому изданию своей брошюры «Программа мира» (1922 г), Троцкий пишет о «колоссальной мощи пролетариата, которая в других, более передовых, более цивилизованных странах способна будет совершать поистине чудеса» (Цит. по ст. Сталина «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов»: т. 6, с. 376). Поскольку же в «более цивилизованных» странах революция не произошла, Троцкий, по словам Сталина, видит только две возможности для России: «…Либо сгнить на корню, либо переродиться в буржуазное государство» [152, с. 377]. Позицию Троцкого он оценивает в следующих рассуждениях:

«Неверие в силы и способности нашей революции, неверие в силы и способности российского пролетариата – такова подпочва теории «перманентной революции».

До сего времени отмечали обычно одну сторону теории «перманентной революции» – неверие в революционные возможности крестьянского движения. Теперь, для справедливости, эту сторону необходимо дополнить другой стороной – неверием в силы и способности пролетариата России.

Чем отличается теория Троцкого от обычной теории меньшевизма о том, что победа социализма в одной стране, да еще в отсталой, невозможна без предварительной победы пролетарской революции «в основных странах Западной Европы»?

По сути дела – ничем.

Сомнения невозможны. Теория «перманентной революции» Троцкого есть разновидность меньшевизма» [152, с. 378–379].

В «Тезисах 1926–1927 гг.» Троцкий, как бы подтверждая эту сталинскую оценку, совершенно недвусмысленно характеризует теорию построения социализма в одной стране как «первый открытый разрыв с марксистской традицией». Что ж, остается лишь заметить: решительный разрыв с догматическим марксизмом оказался в высшей степени плодотворным. Это был разрыв большевизма с западничеством. Это было осознание того, что многие не понимают и сегодня: нам нельзя перекраивать страну по западным лекалам; с Западом можно соревноваться (прежде всего, в развитии техники), но не догонять его, а идти своим путем, соответствующим историческим условиям и менталитету народа, как это было при Сталине. Идеология сталинизма соответствовала русским культурным традициям и национальному характеру, поэтому она и имела колоссальный успех.

Что же касается социалистической (а тем более коммунистической) перспективы для западных стран, то скептическое отношение к ней, высказывавшееся Сталиным еще в 1920-м, в дальнейшем, с годами все более крепло. Об этом свидетельствует хотя бы такой эпизод. Летом 1944 года состоялись его переговоры с главой польского эмиграционного правительства Станиславом Миколайчиком. При их завершении С. Миколайчик, видимо, желая польстить Сталину, рассказал:

– Перед отъездом из Лондона я читал показания пленных немцев. Один немецкий офицер заявил в своих показаниях, что Германия найдет себе спасение в коммунистическом строе…

Сталин усмехнулся и неожиданно для лондонского поляка заявил:

– Германии коммунизм подходит так же, как корове седло…

Оторопевший С. Миколайчик не нашел что ответить и только поблагодарил Сталина за гостеприимство и за оказанную ему честь (Наш современник. – 2016. – №1. – С. 184).

Надо полагать, что то же самое он мог бы, с еще большим основанием, сказать и об Англии, и об Америке, и о других странах Запада: коммунизм – это нечто не соответствующее их культурным приоритетам. История ХХ века – доказательство правоты и прозорливости Сталина: за прошедшие сто лет социализм марксистского типа не утвердился ни в одной западной стране. Не утвердился потому, что их индивидуалистическая культура не приемлет коллективистский общественный строй. Если он там и возможен в исторической перспективе, то только как результат постепенной длительной трансформации индивидуалистической культуры в направлении превращения ее в культуру коллективистского типа. Это могло бы произойти значительно быстрее под влиянием культурного прогресса России или стран Востока на путях социализма. Однако крушение социалистического строя в нашей стране надолго отодвигает подобную перспективу для Запада.

А тогда, в далеких 20-х, Сталин на основе оригинального теоретического синтеза, впитавшего в себя революционный марксизм и универсалии русской культуры, вырабатывает принципиально новый стратегический замысел, который и был выражен формулой построения социализма в СССР как отдельно взятой стране. За этой формулой стояло богатейшее идейное содержание, за ней скрывалась особая политическая логика, выходящая за пределы формационной схемы развития истории.

Это был идейно-политический прорыв в «абсолютное будущее»: впервые в мировой истории была выдвинута грандиозная задача построения социалистического общества. По своему историческому значению этот прорыв можно приравнять к постановке Лениным в политическую повестку дня курса на социалистическую революцию, провозглашенного в знаменитых его «Апрельских тезисах». Результатом ленинского идейного прорыва стала победа Октября. Выдвижение же Сталиным задачи построения социализма в СССР как отдельно взятой стране явилось, в свою очередь, идейной предпосылкой создания в России великой народной социалистической державы. Претворение в жизнь этого, освященного вековыми чаяниями народных масс, социального проекта увенчалось появлением первого на Земле «царства справедливости».

Сталинская стратегема соединила в себе два основных подхода к пониманию будущего страны. Первый из них предполагает движение ее по пути технико-экономического, социального и культурного прогресса, второй – облечение этого движения в социальные формы, традиционные для отечественной культуры. Гениальность Сталина обнаружилась в том, что он понял и необходимость прогресса, и великую роль традиций и культурной преемственности в движении страны по пути социализма. Он нашел «ключевое звено», ухватившись за которое можно вырвать страну из тисков вековой отсталости в технико-экономическом отношении. Он нашел способ достижения высот в этой сфере не на путях следования за Европой, а на особом, специфически российском пути.

В результате острой идейно-политической борьбы Сталина против адептов «революционного западничества» к концу 20-х гг. в партии прочно утвердился курс на строительство социализма. Сталин как теоретик и политический стратег, умевший по достоинству оценить прошлое и предвидеть грядущее, выработал и провел в жизнь крупномасштабный социальный проект, которому подчинилась история. Подчинилась потому, что политическая программа Сталина была близка широким народным массам, настроенным на социализм такого типа, который не требовал отказа от традиционных форм отечественной культуры. Наоборот, в своем претворении в жизнь эта программа опиралась как раз на культурные основания российского общества.

Стратегема сталинизма определяла движение страны к новым рубежам по глубокой исторической колее. Именно поэтому она оказалась способной пробудить созидательную энергию народа. Приняв ее, страна пережила невиданный духовный взлет, явившийся главным фактором преобразования всех сторон жизни общества по марксистской «социальной технологии». «Крыльями», обеспечившими этот взлет, стали высшие нравственные идеалы, выношенные в глубинах народной души на протяжении всей тысячелетней истории России. Это решающим образом сказалось на политической линии большевистской партии.

Сталина иногда называют продолжателем дела Петра Великого. Однако подобный взгляд затемняет действительную суть сталинских преобразований. Петр решал задачу создания сильного государства, опираясь на достижения европейской цивилизации и двигаясь в ее фарватере. Он сделал это путем закрепощения и эксплуатации народа, – с одной стороны, а с другой – путем укрепления позиций дворянского сословия, которое стало усваивать европейскую культуру и пользоваться ее плодами. Основная же масса населения в петровскую эпоху не сделала ни шага по пути развития грамотности, просвещения, культуры. Более того, значительная часть народа лишилась средств к существованию, а население империи сократилось почти на треть. Такова была цена петровских преобразований.

Сталин тоже стремился к созданию великого государства и полагал (согласно петровской традиции), что сделать это можно лишь усваивая достижения европейской цивилизации. Но на этом сходство кончается. Задачи, которые составили политическую стратегию Сталина, по своему характеру были совсем иными. Поэтому он и сам отмечал неправомерность отождествления его державной стратегии с имперской политикой Петра.

Основой общественного жизнеустройства сталинской эпохи стали не достижения европейской или нашей послепетровской дворянской культуры (во многом повторявшей европейскую), а ценности, выработанные в историческом опыте России и концентрированные в русской народной культуре. Той самой, которая питала своими соками гениальные творения Пушкина и Некрасова, Гоголя и Тургенева, Достоевского и Толстого. Эта преемственность между культурой тысячелетней России и создававшейся под сталинским руководством советской экономикой и политикой, идеологией и культурой сегодня представляется очевидной и бесспорной. Благодаря этой преемственности и был совершен на практике стремительный социальный прорыв в «абсолютное будущее».

Сталинские реформы 30-х гг. стали по своей глубочайшей сути «революцией сверху», совершаемой во имя торжества народного духа, – они повышали уровень «душевного комфорта», который для русского человека неизмеримо ценнее, нежели комфорт телесный. Сообразуясь с этим, Сталин вырабатывает специфически советский способ интенсификации экономики. Индустриализация промышленности и сельского хозяйства были проведены в формах, соответствовавших историческим традициям социального жизнеустройства: образование производственных коллективов в городе и самостоятельно управляющихся коллективных хозяйств в деревне. Производственный коллектив рассматривался Сталиным как «ячейка» общегосударственного «семейного» коллектива, в котором объединены все граждане страны. На этой основе строятся взаимоотношения трудовых коллективов с государством, которое призвано отечески заботиться обо всех членах единой трудовой семьи.

При этом в роли больших коллективов выступают и разного рода национальные образования. В результате советское общество явило собой большую семью народов, сплотившихся вокруг русского народа. Многонациональное советское государство могло быть построено только на основе великой русской культуры. Не случайно же Сталин в беседе с делегацией художников 6 июля 1933 года объяснил роль русского народа как ведущей силы общества именно его «советским» характером: «Я сказал как-то Ленину: самый лучший народ – русский народ, самая советская нация» (Независимая газета. – 1997. – 13 августа).

Советский тип власти, принявший историческую эстафету от «соборной» демократии, стал политическим фактором преобразований во всех сферах жизни общества. Советы возникли в революции 1905–1907 гг. как форма народовластия, поэтому большевики увидели в них прообраз нового государственного жизнеустройства. Будучи автором оригинальных работ по теории национального вопроса, Сталин отлично понимал значение национальной специфики для государственного строительства. Еще в 1917-м, выступая на VI съезде партии, Сталин называет Советы «наиболее целесообразной формой организации борьбы рабочего класса за власть» и подчеркивает: «Это форма чисто русская» [140, с. 178].

Его констатация глубоко исторична: эта «чисто русская» национальная форма власти складывалась и вызревала в русской крестьянской общине. Когда же Советы утвердились как форма власти, он отмечает ее феноменальную эффективность. В начале 20-х годов, вновь подчеркивая, что власть Советов носит подлинно народный и специфически русский характер, он заключает: «Советскую власть нельзя рассматривать, как власть, оторванную от народа, – наоборот, она единственная в своем роде власть, вышедшая из русских народных масс и родная, близкая для них. Этим, собственно, и объясняется та невиданная сила и упругость, которую обычно проявляет советская власть в критические минуты» [145, с. 358].

Мысли о национально-русском характере советской власти он придерживается неукоснительно, возвращаясь к ней по разным поводам. Так, в марте 1945 года, на приеме в честь Э. Бенеша, президента Чехословакии, он говорит, что даже для родственных нам славянских народов советский строй не всегда приемлем: «Есть разговоры, что мы хотим навязать советский строй славянским народам. Это пустые разговоры. Мы этого не хотим, т. к. знаем, что советский строй не вывозится по желанию за границу, для этого требуются соответствующие условия» [182, с. 362].

По воспоминаниям Матиаса Ракоши, руководителя венгерской компартии и председателя правительства народной Венгрии, Сталин в беседах с ним о формах организации общества советовал не переусердствовать в копировании нашего опыта, учитывать историю страны, ее хозяйственные, политические, бытовые традиции. Так же и на переговорах с китайской делегацией во главе с Чжоу Эньлаем, проходивших осенью 1952 года, когда в Китае только прорисовывался профиль новой власти, Сталин отказывался давать «указания», о чем просили китайские товарищи. Он ссылался на то, что мы мало знакомы с китайской спецификой, а она обязательно должна быть учтена в строительстве социалистического государства.

Что же касается нашей страны, то Сталин был убежден, что Советы показали себя адекватной формой самоуправления, основанной на широком представительстве народа и совместном обсуждении принимаемых решений. Он всемерно укреплял и развивал этот тип власти. Такая стратегическая установка «задавала» сталинской политике не только «народность», но и «державность», что, как мы уже видели, выразилось в его подходе к созданию новой российской государственности. Одной из важнейших идейных основ этой политики явилась специфически русская форма патриотизма, а именно «государственный патриотизм».

Наконец, сталинский план построения социализма строился с учетом близкой перспективы военного столкновения с Западом. Сталин отчетливо представлял себе, что российская цивилизация с ее духовными приоритетами – главное препятствие на пути мирового господства Запада, на пути унификации мира на основе ценностей материальной жизни. Поэтому он ставит задачей создание сильной России, неподвластной мировым разрушительным силам. Ключевым пунктом его политической стратегии становится строительство социалистической экономики на основе форсированного технологического прогресса, которое только и может гарантировать культурную и политическую самостоятельность страны. Отсюда ставка на ускоренные темпы индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства.

При этом сталинская стратегема предусматривала, что не рынок, а народное государство должно выступить главным регулятором социально-экономических отношений в стране. Сталин последовательно и бескомпромиссно отстаивал «регулирующую роль государства на рынке» и видел в ней главный фактор индустриализации как промышленного, так и сельскохозяйственного производства.

В результате социализм, построенный под руководством Сталина, стал специфически российским явлением и, по-видимому, останется в исторической памяти как явление не только великое, но и неповторимое. Это социализм, опирающийся на исторические традиции России, такие как самодостаточная державность, народовластие, самоорганизация и коллективность бытия, патриотизм и социальная справедливость для всех. Русский дух выразил себя в русском революционном размахе, в великих стройках первых сталинских пятилеток, в Победе 1945-го, в штурме космических высот. Он выразил себя в создании великой советской социалистической державы, в формировании новой исторической общности – советского народа. В сталинскую эпоху великая русская культура стала достоянием всех советских народов, явилась фундаментом новой, советской цивилизации, поднявшей к новым вершинам все исторические достижения цивилизации российской.

***

Итак, стратегема сталинизма – это строительство сильной и независимой социалистической державы. Все крупнейшие деяния Сталина были подчинены осуществлению этой задачи. Заложенные в ней благородные идеалы одухотворяли его многолетнюю политическую деятельность и стали основой ее успеха. Опираясь на них, он «поднял Россию на дыбы» и повел ее по пути прогресса. Основными этапами этого пути явились коллективизация крестьянского хозяйства и создание социалистической индустрии в 30-х годах, победа над германским фашизмом – передовым отрядом Запада в борьбе против России – в 40-х, и наконец, взлет великой мировой державы в космические выси – в 50-х годах ушедшего века.

Однако чтобы все это стало фактом истории, Сталину необходимо было утвердить свои принципы в идеологии и политике. Надо было освободить общество от наслоений троцкистско-бухаринской идеологии и политики, от антироссийского «интернационализма» и таким образом привлечь на сторону «цивилизационного проекта» все слои населения и все народы, причастные к русской культуре. Разрушительным настроениям и планам надо было противопоставить созидательные силы народа.

Это была тяжелейшая идейно-политическая борьба: слишком сильны были в среде интеллигенции и в партийных кругах позиции «революционного» западничества. В условиях надвигающегося военного столкновения с Западом эта борьба – со стороны прозападных сил – не могла не вылиться, в конечном счете, в организованные и опирающиеся на поддержку из-за рубежа попытки вооруженного свержения сталинской власти, которые потребовали применения репрессивных мер со стороны государства.

 

Об авторе: Туев Василий Афанасьевич,

доктор философских наук, профессор Байкальского государственного университета (г.Иркутск)

 

 

Поделиться

Комментарии (6)

  • Ответить

    Троцкистская идея насаждения мировой революции насильственным путём  безнравственна по своей сути, так как  добро не может иметь своим источником зло. Добро может побеждать только свои примером. Отсюда следует, что социализм должен строиться в отдельно взятой стране или группе стран, вставших на этот путь. Когда Маркс говорил, что социалистическая революция может быть успешной, если она будет поддержана революциями в других странах, он имел в виду то, что она будет задушена извне капиталистическими странами. Удушение будет экономическим или военным. Для малых стран это верно. Если же страна, вставшая на путь построения социализма, имеет достаточные людские и природные ресурсы, а также военную мощь, способную остановить агрессию извне, то она вполне может приблизиться к автаркии, то есть к цивилизации внутри другой цивилизации. А потом уж своим положительным примером способствовать мировой революции. Отсюда вывод, что социалистическая революция в отдельно взятой стране возможна, но не в любой стране.     

    • А.Костерин

      22 янв 2020

      Ответить

      Уважаемый Сергей! Не приписывайте Марксу того, что он никогда не говорил. Маркс искренне верил в победу революции именно в капиталистической стране (в ядре капсистеме, как бы мы теперь сказали). Поэтому для российских революционеров было настоящим шоком (а для немецких соратников - экзистенциальной драмой), что революция "Спартака" 1918-1919 года в Германии провалилась. Теория о победе социализма в одной, отдельно взятой стране родилась только после драматической рефлексии провала немецкой революции. Маркс, как мы знаем, к тому времени почил, а Ленин - тяжело болел. В этой теории - несомненная заслуга Сталина.

  • Ответить

    Вы здесь опять перепутали. Маркс говорил, что успешная социалистическая революция в отдельной стране возможна, если она будет поддержана такими же революциями в других странах. Я только интерпретировал этот его тезис, то есть высказал своё мнение о том, что он подразумевал этим. Второй марксистский тезис заключался в том, что начнётся социалистическая революция в передовой капиталистической стране. Оба эти тезиса были опровергнуты на практике. Успешная социалистическая революция произошла в одной и в отсталой капиталистической стране. Страна эта себя отстояла и совершила гигантский скачок в развитии, догнав передовые страны. Потерпел поражение социализм в СССР уже значительно позже, когда выяснилось, что в марксизме нет рекомендаций по строительству политической системы социалистического общества. Были какие-то смутные намёки на счёт отмирания государства, но как это будет происходить и во что выльется представления не было. Теперь все ошибки, допущенные в политической системе СССР, очевидны.        

    • А.Костерин

      22 янв 2020

      Ответить

      И что я перепутал? Вы просто переформулировали мою мысль (впрочем, далеко не мою).

  • Ответить

    Вы пишете: "Не приписывайте Марксу того, что он никогда не говорил." Я объясняю вам, что я ничего не приписываю ему. А вы опять не понимаете.

  • Кузнецова

    30 янв 2020

    Ответить

    История экономической науки 20-х гг. и сталинский план развития экономики -  архив оригинальных идей. 
    Направление Хрущева-Брежнева - это другое и менее интересное по причине вторичности (не зря, все закончилось  решением не изобретать экономический велосипед, а  "давайте будем жить как все!")

Ответить Кузнецова Отменить

Ваш e-mail не будет опубликован. Поля обязательные для заполнения *